Михаил Коцюбинский

Как-то раз Михаилу Михайловичу надо было починить ботинки, и он отправился в ту часть острова, где жили рабочие. Разыскивая сапожника, спросил у прохожего: «Здесь живет il cordoniere?» Из подвального оконца выглянула голова старою каприйца, и голос мягко, но решительно произнес: «Тут не живет il cordoniere, тут живет il signore cordoniere!»

«Стало неловко перед стариком, которого невольно обидел, — вспоминает отец, — но вместе с тем было и радостно за этого бедняка, который чувствует свое достоинство и отстаивает его»[63].

Семейство Горького старается всячески развлечь Михаила Михайловича, спешит показать ему достопримечательности острова. Неоднократно все вместе осматривают голубой, зеленый и серебряный гроты, подымаются на Монте-Соляро, откуда открывается вид на Калабриа и Неаполитанский залив. Любуются руинами виллы Тиберия. Ездят в Помпею, в Сорренто и Сицилию. Во время одной из таких поездок писателей случайно засняли на кинопленку.

«Не помню, писал ли я тебе, что мы с Горьким попали в синематограф и нас будут показывать. Может, когда-нибудь и в Чернигове покажут. Забавная история!»

В 1910 году мы вместе с отцом действительно смотрели в черниговском синематографе «Мираж» кинохронику с Горьким и Коцюбинским, стоявшими в толпе. Алексей Максимович не любил быть в центре внимания. Отец рассказывал, что, возвращаясь как-то из Неаполя, он вышел на берег, держа в одной руке клетку с птицей, а в другой — старинные шпаги. В эту секунду кинооператор навел на него объектив камеры, и Горький быстро закрыл лицо клеткой. В таком виде он и был заснят.

Михаил Михайлович встречался у Горького со многими интересными людьми: Буниным, Амфитеатровым, Луначарским, Елпатьевским, Пятницким, Шаляпиным, с художниками Праховыми. Эти встречи обогащали его, пробуждали новые мысли и настроения. Они относятся не только к 1909 году, но и к последующему времени, так как отец гостил у А. М. Горького неоднократно.

Часто теплыми вечерами Коцюбинский и Горький оставались подолгу вдвоем. Аромат чабреца окутывал остров. На душе, как вспоминает Горький, у обоих было спокойно, радостно. Необыкновенно легко мечталось о будущем…

Коцюбинский к людям относился с уважением, искренней любовью, всегда готов был утешить опечаленного, ободрить удрученного. Эта черта прежде всего и влекла к нему Горького: «В мире идей красоты и добра он «свой» человек, родной человек, и с первой встречи он возбуждает жажду видеть его возможно чаще, говорить с ним больше».

«Нужно бы вести из года в год «Летопись проявлений человечного», — вспоминает Горький слова отца, — ежегодно выпускать обзор всего, что сотворено за год человеком в области его заботы о счастье всех людей. Это было бы прекрасное пособие людям для знакомства их с самими собою, друг с другом. Нас ведь больше знакомят с дурным, чем с хорошим. А для демократии такие книги имели бы особенно огромное значение…» — так пишет он о Михаиле Михайловиче в проникновенном и очень точном очерке. — «Обо всем подумавший, он как-то особенно близок хорошему, и в нем кипит органическая брезгливость к дурному. У него тонко развита эстетическая чуткость к доброму, он любит добро любовью художника, верит в его победную силу, и в нем живет чувство гражданина, которому глубоко и всесторонне понятно культурное значение, историческая стоимость добра».

Горького — человека и писателя — отец любил искренне, нежно и, конечно же, всегда гордился добрыми с ним отношениями. Но из-за своей застенчивости он боялся показаться навязчивым и с присущим ему тактом не переступал какой-то черты в их личных отношениях. Гораздо проще он чувствовал себя с Марией Федоровной Андреевой. Советовался с ней по делам бытовым и личным, дивился уму и сердечности, естественно уживавшимся в ней с твердостью революционера. «Феноменом» назвал Марию Федоровну В. И. Ленин, и Коцюбинский считал, что это как нельзя больше соответствует истине.

Мария Федоровна оберегала Горького от домогательств любопытствующих туристов, создавала в доме необходимую творческую обстановку. Всех окружавших Горького, в том числе и Коцюбинского, умиляла эта поистине материнская забота. Вот какой экспромт сочинил тогда Саша Черный:

Смягчился б даже Вурдалак,
Когда бы он, влезая в лодку,
Услышал голос кроткий-кроткий:
«Алеша, ты б надел пиджак».
Когда б имел такую мать
Или сестру, хотя бы тетку,
Я б надевал, влезая в лодку,
Под шубу пиджаков штук пять!

Дружеские отношения с семьей Горького согревали Михаила Михайловича. Коцюбинский уже освоился у них и чувствовал себя вполне своим человеком. Здесь вообще с полуслова понимали друг друга.