Михаил Ромм. Способ жизни

И далее артист, пожалуй, излишне велеречиво, время от времени делая Эйзенштейну комплименты, развивает этот спорный тезис. Мол, в «Грозном» ему не хватает «максимума эмоций». Актеры играют в ущерб своему чувству, а чувство в театральном искусстве ценнее мысли. Форма же очаровывает нас, но оставляет холодными. Русским актерам присущи сильные и горячие чувства. Только необходимо уметь их вскрыть.

Племянник литературного классика рассказывает о своих методах, которыми пользуется при работе над ролями. Предлагает способы, призванные пробудить нужные для трагедии чувства.

В своем письме Михаил Александрович ведет очень профессиональный разговор об отношениях актеров и зрителей. Выводы его сложны. Они понятны лишь посвященным:

Может быть, впечатление мое ошибочно, но оно таково: делая паузы между отдельными словами, вы думаете, что эти паузы производят на зрителя впечатление чувства, которым в эту минуту должен жить ваш герой. Может быть, полусознательно вы ожидаете, что в этот молчаливый, напряженный момент (0,2 секунды) в вас самих вспыхнет чувство и вы передадите его зрителю в следующем слове. Может быть, наконец, вы (также не вполне сознавая это) надеетесь на то, что в самом зрителе вспыхнет чувство в эти 0,2 секунды. Но происходит обратное: благодаря этим задержкам зритель остывает, и вам все снова и снова приходится завоевывать его внимание. Ваше напряжение, которое заполняет для вас эти 0,2 секунды, переживается зрителем как время пустое, ничем не заполненное. Напряжение это не есть чувство и никогда не перейдет в него. Напротив: как всякое напряжение, оно задерживает и парализует чувство. Энергия такого напряжения центростремительна, она направляется вовнутрь. Чувство же всегда направляется вовне, оно центробежно и поэтому несовместимо с напряженными мгновениями, прерывающими вашу речь. Возможно, что, затягивая вашу речь, вы хотите тем самым придать ей характер значительности. Если это так — то и здесь вы невольно впадаете в ошибку. Растянутая речь, не согретая большим чувством, производит впечатление неоправданного пафоса, который делает всех действующих лиц похожими друг на друга.

Для сравнения М. Чехов рассказывает о практике американских актеров и режиссеров. Приводит примеры затянутых, по его мнению, сцен в первой серии «Грозного». Дает советы, как усилить режиссерскую атмосферу.

Ромму было по-настоящему интересно читать это письмо. Оно подкупало, как любое проявление искренности. Отвечал на него Михаил Ильич, в отличие от визави, коротко и ясно. Суть дела сформулирована без всяких экивоков:

С. М. Эйзенштейн огромный и чрезвычайно своеобразный мастер. Можно очень грубо и приблизительно разделить наших кинорежиссеров на «постановщиков» и «актерских» режиссеров. Первые, в основном, разрабатывают изобразительную сторону киноискусства: мизансцену, монтаж кадров, монтаж звука, взаимодействие изобразительного и звукового ряда, массовые сцены и тому подобные кинематографические эффекты. Вторые основное, главное содержание своей работы видят в актере, в системе человеческих образов. Разумеется, «постановщикам» тоже нужно работать с актером, а «актерским» режиссерам иметь дело с монтажом и зрелищными эффектами. Но основной акцент, основная направленность режиссерского ума и сердца диктуют подход к элементам кинокартины, и если для меня, например, работа актеров будет главенствующей частью, на три четверти определяющей все звучание картины, то для другого режиссера актер окажется только одним из компонентов его замысла, причем, подчас, компонентом далеко не самым главным. К таким режиссерам относится С. М. Эйзенштейн. Полагаю, что физиология актера играет для Эйзенштейна значительно большую роль, чем кажется, что подход к созданию образа его метод работы. Проблема работы с актером, в том смысле, как Вы это понимаете, стоит у Эйзенштейна даже не на втором, а на третьем, пятом, десятом месте.

^{Кинорежиссер Михаил Ромм}

^{1 октября 1956}

^{[РИА Новости]}

Это взволнованное письмо было опубликовано в начале 1946 года. Со временем о нем забыли, не бог весть какое важное событие, чтобы о нем долго помнить. Однако через полтора года именно оно поневоле оказалось в центре некоего скандала.

Начался он во ВГИКе, когда замдиректор по учебной и научной работе П. П. Гридасов рассказал студентам на лекции о переписке М. Чехова и М. Ромма. При этом он руководствовался благими намерениями — показать, что творческие люди могут найти общий язык, несмотря на разные политические взгляды, возраст и расстояние.

Как назло, один из присутствующих на лекции оказался стукачом. Услышав о переписке Ромма с эмигрантом, он незамедлительно сообщил об этом в компетентные органы.

Наверное, доносчик в глубине души оправдывал свой поступок возникшим на подобные сообщения спросом. Объясняется это тем, что в 1947 году в СССР появился оригинальный общественный институт, который назывался «суд чести».