Михаил Ромм. Способ жизни

После выхода злополучного постановления о «судах чести» последние стали появляться где только можно. При этом руководители министерств и ведомств оказывались в двусмысленном положении. С одной стороны, не хочется, чтобы имя твоей епархии почем зря трепали в связи с негативными событиями. Поэтому хорошо бы «суды чести» проигнорировать. Мол, в нашем хозяйстве все спокойно, тишь, гладь да божья благодать.

С другой стороны, при отсутствии «судов чести» тебя могут обвинить в пассивности или даже утаивании всяких прегрешений от мудрого руководства и лично товарища Сталина. Вот и крутись. Некоторые хитрецы занимали выжидательную позицию, что тоже имело свои плюсы. Всего в 1947–1948 годах было создано свыше 80 «судов чести».

И. Большаков, который предпочитал бежать впереди паровоза, с грехом пополам нашел в своих рядах мальчиков для битья. Ими стали профессор ВГИКа П. П. Гридасов, тот самый, который перед студентами похвалил крамольную переписку Ромма с эмигрантом М. Чеховым, и уполномоченный «Совэкспортфильма» в Канаде В. В. Новиков…

Это прекрасно, однако для полноценного резонанса требуется рыба покрупней. Зачем ограничиваться малоизвестным Гридасовым, когда для весомости можно замахнуться на непосредственного участника переписки — Ромма.

Именно тогда Михаила Ильича Ромма со съемочной площадки пригласили в дирекцию «Мосфильма».

Услышав смехотворное обвинение в низкопоклонстве, Михаил Ильич опешил. Разумеется, он ни капли не испугался. Это какая-то абракадабра: попросили написать ответ на адресованное не ему письмо, и теперь за это хотят наказать. Зря стараются. Он найдет, что сказать и на «суде чести», и вообще на любом суде.

Когда развернулась кампания по борьбе с безродными космополитами, устраивались многочисленные собрания, на которых этих космополитов почем зря и прорабатывали. Причем ораторы на подобных зрелищах были двух типов. Одни клеймили своих коллег, невзирая на лица: называли фамилии, должности, состав «преступления» — скажем, пользовался псевдонимом. Другая часть ораторов старалась отделаться общими словами, порицала явление, избегая называть конкретных «носителей зла». В данном случае Ромм принадлежал ко второй категории.

Так или иначе, перерыв в съемках «Русского вопроса» пришлось сделать. Чуть ли не ежедневно Ромм был вынужден отправляться на собрания: то партийные, то профсоюзные, то в Театре-студии киноактера, то на «Мосфильме». Везде его прорабатывали, а ему оставалось отбрехиваться.

(Тут вкралось какое-то недоразумение. Сочинив письмо, Михаил Ильич предупредил Кеменова, что плохо знаком с дипломатическими тонкостями. Не знает, как положено заканчивать подобные послания. Поэтому написал несколько вариантов заключительных фраз разной степени дружелюбия, пусть Кеменов сам выберет из них оптимальный. Но, как рассказывал Ромм, из-за ошибки составительницы Е. Смирновой в бюллетене опубликовали все варианты «прощалок». Однако в публикации нет ничего подобного. Из оригинала письма (РГАЛИ. Ф. 2316. Оп. 2. Ед. хр. 71) убраны две последние фразы: «Мы все надеемся еще увидеть Вас в Москве и насладиться Вашим необычайным талантом» и «Позвольте поблагодарить Вас от имени всех московских киноработников и пожелать Вам здоровья и удачи в работе». При огромном желании эти любезности можно считать низкопоклонством перед Западом. Однако они не были опубликованы. Публикация кончалась предыдущим абзацем: «Мы очень хорошо помним Вас, Михаил Александрович, помним Чехова-Хлестакова, Чехова-Мальволио, Чехова — огромного актера. Нам приятно и радостно было читать Ваши строки, проникнутые самым горячим желанием добра, и нам в то же самое время грустно, что эти строки первая ощутительная весть от Вас». Не исключено, что про курьезную ошибку Е. Смирновой выдумали для красного словца.)

Как-то после очередного заседания парткома Ромма догнал в коридоре Всеволод Пудовкин. Он, кстати, был членом «суда чести».

— Слушай, Миша, — заговорщическим тоном произнес он, — зачем ты упрямишься? Не доводи ты дело до суда. Покайся, мол, виноват, допустил ошибку, и делу конец.

— С какой стати я должен каяться?! В чем?! Кеменов и ты как редактор бюллетеня дали мне поручение, я его выполнил. На суде так и объясню.

Тут уже опешил Пудовкин:

— Скажешь, что я просил? Но ведь ты меня подводишь!

— А ты меня не подводишь?

Встревоженный Всеволод Илларионович быстро связался с Большаковым и обрисовал сложившуюся ситуацию.