Михаил Васильевич Нестеров

Новый портрет написан не был, но, правда, Нестеров позднее изобразил Держинскую в роли Ярославны из оперы «Князь Игорь»^[215].

Портрет К. Г. Держинской не был единственной переходной работой в творчестве Нестерова той поры. Очень близок к нему, хотя и далек от его живописного совершенства, портрет О. Ю. Шмидта, написанный ранней осенью (сентябрь) того же 1937 года (Государственная картинная галлерея БССР, Минск). Это был единственный случай заказного портрета в творчестве художника.

Портрет О. Ю. Шмидта. 1937

Нестеров, по свидетельству С. Н. Дурылина, был глубоко взволнован челюскинской эпопеей^[216]. Когда устроители выставки «Индустрия социализма» предложили написать портрет О. Ю. Шмидта, художник согласился. К 10 августа 1937 года — в то время Нестеров гостил к Колтушах у семьи И. П. Павлова — относится карандашный набросок в альбоме. Шмидт изображен в профиль, в меховой одежде полярника, указывающим правой рукой вверх.

Затем художник отошел от первоначального замысла, решив писать Шмидта в рабочей повседневной обстановке. С. Н. Дурылин отмечает, что Нестеров непременным условием поставил писать портрет не у него на дому, а в рабочем кабинете, в самый разгар трудового дня. Примечательно, что художник отошел от героизированного образа и обратился к конкретному изображению человека. Портрет О. Ю. Шмидта он писал с увлечением, с большим интересом, о чем свидетельствуют письма этого времени. Правда, Нестеров не считал его заказным, отказавшись от заказа и аванса^[217]. Он наблюдал Шмидта в разгар работы, встреч с людьми. «Я сижу в стороне, — рассказывал художник С. Н. Дурылину, — смотрю на него, рисую, — а у него капитаны, капитаны, капитаны. Все с Ледовитого океана. Кряжистые. Он озабочен: в этом году ждут раннюю зиму, суда могут зазимовать не там, где следует. Теребят его телеграммами и звонками. Он меня не замечает, а мне того и надобно. Зато я его замечаю»^[218].

Шмидт изображен во время работы. Но, говоря с собеседником, он о чем-то глубоко задумался. Это ощущение внутренней думы, человеческой сосредоточенности ясно выражено в портрете. Движение руки, держащей карандаш у карты, кажется машинальным, не связанным с разговором, с внутренним состоянием. Казалось бы, очень близкий к портретам 1935 года, портрет Шмидта вместе с тем совершенно лишен свойственной им целеустремленной единой мысли. Здесь уже существует попытка построить образ не на одной типичной черте, как это было, например, в портрете С. С. Юдина, а на выражении более глубокого внутреннего состояния человека, на более развернутом его показе. Динамика, свойственная прежним работам художника, здесь совершенно отсутствует, она уступает место более сложной внутренней характеристике, выявлению чувств, более личных, присущих только данной модели. Прежде художник акцентировал внимание только на раскрытии деятельности человека, его творческой активности, в образе Шмидта на первый план выступает момент размышления, душевной сосредоточенности.

Если в портретах И. П. Павлова, С. С. Юдина и даже А. Н. Северцова Нестеров прибегал к обобщенному решению лица, то здесь именно на лице он сосредоточивает свое основное внимание. В этом портрет О. Ю. Шмидта близок к работам 20-х годов, к таким портретам, как портрет А. Н. Северцова (1925) или Н. И. Тютчева (1928). Близок он к ним по композиционному и по цветовому решению. В отличие от портретов первой половины 30-х годов, светлых и ясных, праздничных по колориту, портрет Шмидта решен в сравнительно темной цветовой гамме. Но вместе с тем образ Шмидта лишен и моментов острой характерности. Он отмечен безоговорочным признанием и утверждением личных качеств модели.

Однако в портрете О. Ю. Шмидта, как и в других работах 1936–1937 годов, существует еще некоторая ненайденность принципов решения, что во многом определяет их, сравнительно с предыдущими, невысокое качество.

В 1937 году Нестеров задумал написать портрет К. С. Станиславского. Предложение художника было встречено с большой радостью, однако болезнь артиста оттягивала встречу, а 7 августа 1938 года Станиславского не стало.

«Зиму 1937/38 года, — пишет С. Н. Дурылин, — Михаил Васильевич очень томился без портретной работы. Приходилось мне „сватать“ ему в эту пору то одно, то другое лицо из тех, кто могли его заинтересовать, как портретиста, но тщетно: „сватанья“ не удавались: „Хороший человек; уважаю, люблю — но… — он разводил руками, — но ничего не говорит мне как художнику“»^[219].

Однажды, это было в мае 1938 года, к Нестеровым пришла Н. А. Северцова (Габричевская), дочь покойного А. Н. Северцова, и привела с собой художницу-офортистку Елизавету Сергеевну Кругликову. Нестеров был знаком с Е. С. Кругликовой, встречался с нею в Ленинграде у А. А. Рылова и А. П. Остроумовой-Лебедевой, любил ее искусство. Когда он предложил ей позировать, Кругликова согласилась.