Обобщенность, лаконизм выражения, свойственные монументальному искусству, становятся качествами произведений многих живописцев того времени, таких, как Ф. С. Антонов, С. Я. Адливанкин, Ф. С. Шурпин, А. А. Дейнека, Г. Г. Нисский и других. В их картинах утверждались люди новой эпохи. Решение современной темы было пронизано поисками эстетической значимости новых образов. И знаменательно, что Нестеров не только не остался в стороне от этой проблематики, но и внес много нового в ее решение.
Безусловно, что общий процесс не мог не захватить и портретного искусства. Широко распространяется тип портрета, героем которого становится деятель искусства, то есть человек, создающий эстетические ценности. П. П. Кончаловский создает в первой половине 30-х годов портреты пианиста В. В. Софроницкого, играющего на рояле, композитора С. С. Прокофьева, портрет дирижера Н. С. Голованова с оркестром. М. С. Сарьян пишет портреты архитектора А. Н. Таманяна, пианиста К. И. Игумнова. Кончаловский в 1933 году создает своего «Пушкина», изображая его в момент творчества. В основе портретов Кончаловского этого периода, так же как и в основе портретов Нестерова, лежит утверждение творческого начала в человеке. Это является главным, этому подчинено образное решение, правда, весьма различное.
Образы, созданные Нестеровым, утверждали красоту и значительность активной творческой личности, красоту и значительность советского человека. Появление их было связано с выражением общих идейных устремлений нового периода в жизни страны, периода великих свершений. В это время творчество Нестерова органически вошло в историю советского искусства.
В 1935 году Нестерову было 73 года, но творческие искания не оставляли его. В 1936 году художник пишет два портрета, совершенно не похожих на его предшествующие работы. Это портрет домашнего врача Елены Павловны Разумовой (собрание Е. П. Разумовой, Москва)[201]
и портрет Елизаветы Ивановны Таль (Русский музей). Оба портрета Нестеров считал этюдами.В портрете Е. П. Разумовой легкая полуулыбка освещает лицо женщины, ее большие лучистые глаза. Фигура, чуть подавшаяся в сторону, полна живого и вместе с тем ласкового сочувствия к собеседнику. Все линии композиции — линии спинки дивана, на котором сидит женщина, ее сложенных рук, линии одежды лишены строгой закономерности и кажутся очень свободными, порой произвольными. Это вносит в портрет мягкую интимную подвижность, выявляющую основную мысль образа.
Портрет врача Е. П. Разумовой интимен по своему характеру; он лишен утверждения деяний человека, свойственного предшествующим работам. Художник говорит только о мягкости, внимательности, внутренней ласковости человека. Видимо, Нестерова в этот период занимала уже иная сторона личности человека, связанная с внутренним строем душевной направленности, ценность душевных качеств, их своеобразие и характер.
Черты эти выступают со всей очевидностью в портрете Е. И. Таль — подруги младшей дочери Нестерова, Наталии Михайловны. Живописному портрету Е. И. Таль предшествовал рисунок карандашом, сделанный еще в 1932 году и совершенно непохожий на окончательный вариант 1936 года. В своей книге С. Н. Дурылин приводит воспоминания Е. И. Таль, во многом раскрывающие замысел художника. «Мысль о моем портрете родилась совершенно неожиданно как для меня, так и для всех окружающих, а также, по-моему, и для самого Михаила Васильевича. Это было в 1936 году. М. В. после тяжелой и длительной болезни (воспаление легких) никуда не выходил, томился бездельем и добродушно-насмешливо жаловался на строгости врачей и домашнего режима, которым должен был подчиниться, хотя, по его словам, чувствовал себя прекрасно. Один раз Михаил Васильевич обратил внимание на чрезвычайную бледность моего лица, сравнив его с белизной мраморной „флорентийской девы“, стоявшей в углу, за диваном, и вдруг сказал:
— Вот бы сейчас ваш портрет написать»[202]
.Предварительных эскизов сделано не было. Е. И. Таль вспоминает, что Нестеров помимо позы модели большое внимание уделил окружающим мелочам — подушкам и особенно цветам, стоявшим в вазе около бюста[203]
.Портрет Е. И. Таль Нестеров не причислял к своим несомненным удачам. Уже закончив его, он писал А. Д. Корину 29 октября 1936 года: «Я плетусь в хвосте художественной жизни. Написал что-то вроде портрета, да боюсь, что заругаете, опять потом бессонная ночь, думы: чем и как на вас потрафить? Вот до чего довели бедного старика!
Беда с вами, „молодняком“, нам, людям века минувшего»[204]
.