Михаил Васильевич Нестеров

Это подчеркнуто и композицией портрета и цветовым его решением. Светло-серый фон темнеет как раз в том месте, где помещена рука; непосредственно под нею лежат листы ярко-белой бумаги и журнал. Само диагональное движение фигуры Юдина неожиданно ломается и меняет направление, доходя до кисти руки. Именно она дает всей фигуре резкое и кажущееся стремительно неожиданным направление вправо, к невидимому собеседнику.

Портрет построен на характерности силуэта. Линии его остры и неожиданны и вместе с тем они не одинаково резки. Движение фигуры дано в развитии. Линия спины спокойная, почти ровно идущая вверх, переходит в обтекаемо-ровную линию берета. В лице это спокойствие нарушается. Силуэт лба и носа перебивается очками, полуоткрыт большой рот. Резко согнутая рука протянута вперед и, наконец, стремительная порывистость фигуры находит свое высшее и заключительное выражение в пальцах, точно пронизанных движением.

В основе образного решения портрета лежит острая характерность модели, но она, в отличие от портретов 20-х годов, определяет только главное и основное в образе. Если в портреты Шадра или Северцова (1934) Нестеров вводил для выражения своей идеи предмет, конкретизирующий ее, то здесь нет книги, к которой обращен Северцов, нет античного торса, как в портрете Шадра. Правда, в этом портрете больше конкретности в раскрытии обстановки, в которой работает человек, — белый халат, препараты, журнал, простая чернильница с ручкой, синяя фарфоровая пепельница, множество бумаг, разбросанных очень свободно и живо. Но эти предметы не несут главной мысли образа. Характеристика, построенная на острой выразительности силуэта, лишена каких бы то ни было сюжетно-повествовательных моментов, дополнительно раскрывающих сущность внутреннего мира человека. Юдин изображен говорящим, и по тому, как он при этом двигается, каково движение его рук и лица, мы постигаем главное в образе.

Если мы сравним портрет Юдина 1935 года с портретом 1933 года, разница их может подтвердить эволюцию, проделанную художником не только в сторону более глубокого решения образа, но и максимального, притом лаконичного, выражения в портрете главной и определяющей черты человеческой личности.

Портрет С. С. Юдина своего рода вершина творческих поисков художника в этом направлении. Рядом с ним по силе и глубине выражения можно поставить портрет И. П. Павлова 1935 года (Третьяковская галлерея).

Личное знакомство художника с И. П. Павловым началось в 1930 году. Друзья уговаривали его написать великого физиолога, показывали портреты, помещенные в приложениях к сочинениям И. П. Павлова, однако эти фотографии не увлекали Нестерова. Он писал об этом позже в своих воспоминаниях: «Я смотрю и не нахожу ничего такого, что бы меня пленило, „раззадорило“… Типичное лицо ученого, профессора, лицо благообразное, даже красивое и… только. Я не вижу в нем признаков чрезвычайных, манящих, волнующих мое воображение… и это меня расхолаживает».

И далее «…я, не считая себя опытным портретистом, не решался браться не за свое дело и упорно отклонял „сватовство“. Однако „сваты“ не унимались»^[192].

Когда согласие Павлова позировать было получено, Нестеров все-таки поехал в Ленинград. В июле 1930 года произошла встреча. Вот ее описание самим художником. «Не успел я осмотреться, сказать несколько слов, ответить на приветствие супруги Ивана Петровича, как совершенно неожиданно, с какой-то стремительностью, прихрамывая на одну ногу и громко говоря, появился откуда-то слева, из-за угла, из-за рояля, сам „легендарный человек“. Всего, чего угодно, а такого „выхода“ я не ожидал. Поздоровались, и я вдруг почувствовал, что с этим необычайным человеком я век был знаком. Целый вихрь слов, жестов, понесся, опережая друг друга… более яркой особы я и представить себе не мог. Я был сразу им покорен, покорен навсегда. Иван Петрович ни капельки не был похож на те „официальные“ снимки, что я видел, и писание портрета тут же мысленно было решено. Иван Петрович был донельзя самобытен, непосредствен. Этот старик 81 года был „сам по себе“ — и это „сам по себе“ было настолько чарующе, что я позабыл о том, что я не портретист, во мне исчез страх перед неудачей, проснулся художник, заглушивший все, осталась лишь неугомонная жажда написать этого дивного старика…»^[193].

Портрет И. П. Павлова, написанный в 1930 году (Русский музей)^[194], вскоре после окончания портрета братьев Кориных, весьма близок к произведениям 20-х годов. Художник изобразил Павлова за чтением, сидящим за столом на веранде, сквозь стекла которой видна густая листва. Композиция, центральное и определяющее место в которой занимает фигура человека, отличается уравновешенностью и строгостью. Строгие ее линии как бы умеряют напряженно сосредоточенный взгляд Павлова, готовое стать порывистым движение фигуры точно сдерживает светлую, пронизанную солнцем листву деревьев, которая вот-вот ворвется в окна веранды и заполнит ее.

Портрет И. П. Павлова. 1930