Михаил Васильевич Нестеров

В том, что Павлов дан во время чтения, есть уже близость к решению, свойственному работам первой половины 30-х годов, но художник пока еще изображает человека во всем разнообразии присущих ему особенностей. Характерно, что лицо написано очень конкретно, оно лишено той обобщенности, которая разовьется несколько позже, в портретах Северцова и Юдина. Близка к 30-м годам и мажорная трактовка образа: портрет написан в сравнительно яркой красочной гамме.

Несмотря на одобрение самого И. П. Павлова, его друзей и близких, Нестеров не был удовлетворен собой. В своих воспоминаниях художник писал: «…я мог тогда уже видеть иного Павлова, более сложного, в более ярких его проявлениях, и я видел, что необходимо написать другой портрет этого совершенно замечательного человека, но кем и когда этот портрет будет написан — сказать было нельзя…»^[195].

После 1930 года между Нестеровым и И. П. Павловым установились глубокие дружеские отношения. В конце лета 1935 года художник снова уезжает в Колтуши, чтобы писать второй портрет ученого. Естественно, что более глубокое знание модели и понимание личности Павлова, предшествовавший опыт работы над портретами А. Н. Северцова, С. С. Юдина изменили отношение к задаче. Сам замысел художника был уже совершенно иным — он теснейшим образом связан с пониманием портрета, существовавшим у него в то время, в 1935 году.

Нестеров в своих воспоминаниях писал: «…Не оставляю мысли написать Ивана Петровича говорящим, хотя бы с невидимым собеседником. Дни идут серые, все утверждает меня в новой мысли. Видится и новый фон, в окне — новые Колтуши, целая улица домов — коттеджи для сотрудников Ивана Петровича. Все постепенно формируется в моей усталой голове… Иван Петрович в разговоре частенько ударял кулаками по столу, чем дал мне повод нарисовать и этот свойственный ему жест, рискуя вызвать протест окружающих.

…Самым рискованным в моем портрете были два положения: темный силуэт головы на светлом фоне и руки, сжатые в кулаки. Повторяю, жест характерный, но необычный для портрета вообще, да еще столь прославленного и старого человека, каким был Иван Петрович. Однако как-то все с этим не только примирились, но, когда я, колеблемый сомнениями, хотел „жест“ заменить иным положением рук, все запротестовали, и я, подчиняясь внутреннему велению и желанию окружающих, остановился на этой своей первоначальной мысли»^[196].

Сначала была написана фигура Павлова, затем этюд фона, а потом, по словам самого Нестерова, «с этого этюда однажды, простояв семь часов, с перерывом на завтрак, вписал фон на портрет». Нестеров придавал всегда огромное значение фону. В своем письме к П. Д. Корину еще в 1932 году он писал, что «удачный фон — половина дела, ведь он должен быть органически связан с изображаемым лицом, характером, действием, фон участвует в жизни изображаемого лица»^[197].

После того как был написан фон, портрет, по словам самого художника, ожил, стал иметь законченный вид. «Я показал его судьям. Первый отозвался Иван Петрович. Ему фон пришелся по душе, такой фон придавал „историчность“ портрету. Он его радовал, так как все, что вошло в него, были его мысли, воплощение его мечтаний последних лет»^[198].

Портрет И. П. Павлова, написанный в 1935 году^[199], отличается от портрета 1930 года. Как и в большинстве работ этого времени, фигура ученого изображена в профиль. Но вместе с тем художник против обыкновения удлиняет формат полотна (83×121) и углубляет фон, делая его необычайно протяженным. Это пространственное решение композиции определило развитие образа во времени, показ его действия в окружающей среде, расширило рамки обычного портрета.

Портрет И. П. Павлова. 1935

Вытянутый по горизонтали, формат полотна дает возможность показать фигуру ученого в движении. Энергичное, сильное движение влево подкрепляется всеми композиционными линиями, направленными в одну сторону. Оно не заканчивается в напряженно сжатых в кулак руках, а как бы на мгновение останавливается, получая здесь свое наивысшее концентрированное выражение, а потом продолжается в тонкой и острой, резко ломающейся линии диаграммы, которая кажется электрическим разрядом между сжавшимися в кулак руками ученого. Это движение находит свое завершение, точно распадаясь на белые звездочки-лепестки в цветке, носящем поэтическое название — «убор невесты».

За светло-голубой верандой, где сидит Павлов, виден городок — белые холодновато-синеватые дома с зелеными крышами, яркая, почти изумрудная зелень луга. А за ними расстилается типичный северный пейзаж с низкими полями, с темно-серой полоской леса на горизонте, облачным небом. Но холодность пейзажа умеряется красноватыми черепичными крышами, окаймляющими его.