Михалковы и Кончаловские. Гнездо элиты

…Дед очень ценил Прокофьева. Забавно, но в доме сдержанно относились к Шостаковичу. Казалось бы, сейчас обстоит наоборот: Шостакович возведен на пьедестал, Прокофьева считают конъюнктурщиком. Мне кажется, Прокофьев мировой музыкальной критикой недооценен.

Когда дед писал портрет Прокофьева, тот сочинял «Мимолетности», подходил к роялю, наигрывал куски. Однажды во время такого музицирования дед сказал:

– Сергей Сергеевич, вот тут бы подольше надо, продлить бы еще…

– В том-то и хитрость. Как раз потому, что вам хочется здесь подольше, я и меняю тональность.

Моя старшая сестра, от маминого первого брака, Катенька, тогда была еще совсем маленькая. Однажды, когда дед с Прокофьевым ушли обедать, она подошла к портрету и стала его пачкать – внизу, где могла дотянуться. Дед вернулся, увидел пачкотню, махнул рукой и нарисовал там, где она нагрязнила, сосновые шишки на земле. Этот портрет Прокофьева очень известен, тем более что живописных его портретов крайне немного…

К занятиям внуков и детей в доме относились несерьезно. Серьезным считалось только занятие деда. Нам запрещалось рисовать. Точно так же рисовать запрещалось маме и дяде Мише, когда они были маленькие. Дети часто копируют взрослых, дети художников становятся художниками просто из подражания, ни таланта, ни призвания не имея. Дяде Мише разрешили рисовать только после того, как нашли под его кроватью чемодан рисунков. Сказали: «Если ты, не испугавшись наказания, писал, может, у тебя и есть призвание». Большим художником он не стал, но писал, рисовал и был счастлив.

Своим главным и единственным судьей во всем, что касалось живописи, дед считал бабушку, Ольгу Васильевну. Если она говорила: «Здесь переделать», он переделывал. Ни одного холста не выпускал без ее одобрения. Если она говорила «нет», он мог спокойно взять нож и холст разрезать, выбросить. Чаще в таких случаях он просто перенатягивал его на другую сторону. Бабушкин вердикт был окончательный…

У деда был интересный характер. Он никогда не входил ни с кем в конфликт, обо всем говорил иронически, в первую очередь – о советской власти. Конечно, больной раной было, что у него ни одной его персональной выставки, а у Александра Герасимова – чуть не каждые полгода…

…Только потом я понял, каким редкостным счастьем было жить в этой среде, какой роскошью в те, сталинские годы было сидеть в русском художническом доме, где по вечерам горят свечи и из комнаты в комнату переносят керосиновые лампы, где подается на стол рокфор, кофе со сливками, красное вино, ведутся какие-то непонятные вдохновенные разговоры. Странно было бы, живя в этом мире, не впитать в себя из него что-то важное для будущей жизни, для профессии…»

Сергей Михалков

«…Воспитан я советской страной»

«Я родился в царской России», – написал в предисловии к одной из своих книг Сергей Михалков. «В четыре года я встретил революцию, наблюдал образование СССР, а в 78 лет – развал государства, которому верой и правдой служил всю жизнь». «…Воспитан я советской страной, советской школой, советской средой, советским обществом… То есть я человек той эпохи от начала до конца, человек сталинской эпохи, все это, конечно, отразилось на моей психологии, на моем творчестве».

Он говорит о том, что много пережил, причем «не как свидетель, а как активный участник всех событий», сразу расставляя своими признаниями все точки над «и», как бы говоря: «Вот такой была моя жизнь, вот так я ее прожил. Кто без греха – может бросить в меня камень». Надо сказать, желающие побросаться каменьями, а иногда и комьями грязи тут же нашлись. В 90-е годы сказать что-то в подобном тоне о советской эпохе, а уж тем более о сталинской, отнести себя к ее деятелям и участникам (как будто кто-то из обвинителей к ним не относился!) означало тут же вызвать на себя шквал обвинений, ненависти и клеветы со стороны так называемой «демократической» общественности. Что касается народа, то он, как ему и положено, угрюмо безмолвствовал.

Впрочем, об этом позже. А пока обратимся к началу.

Итак, дворянский сын Сергей Владимирович Михалков родился в 1913 году в Москве в доме № 6 по улице Волхонке, неподалеку от Кремля. Дом не принадлежал отцу Сергея Владимировича. То был доходный дом, которым владел его двоюродный дед, Сергей Владимирович Михалков, а строил его некто Маршак. Не тот, конечно, Маршак и вряд ли родственник, но сочетание фамилий многозначительное…