Михалыч (сборник)

Сонечка и Анечка

Я любил исследовать начинку будильника. А ещё раскалывать молотком гальку, чтоб рассмотреть форму и цвет скола. А здесь в больнице ничего этого не было. Был инфекционный бокс, а в нём я и две девочки. Вот и играл с ними, во что скажут. Они школьницы, а я лишь недавно в детский сад поступил. Слушался их. Играли они со мной беспрерывно. Я уставал и не всегда успевал следить за переменами их ролей, которых было всего три: учительница, врач и мама.

– Михалыч, родить тебя в трудное время было непростым решением, а ты огорчаешь меня, – Соня бубнила взрослым интеллигентным голосом с безразличным лицом, кому-то явно подражая. Аня подхватывала:

– И в букваре третий день не можем сдвинуться с «мамы» и «рамы»!

Я честно скулил:

– Уста-а-ал…

А они тут же:

– Больной, почему не спим? Сестра, уколите его пенициллином! И почитайте на ночь.

Они и укладывали, и укалывали, и читали. Постепенно и меня научили сносно читать. В конце срока уже выходили гулять. К боксу прилегал асфальтовый пятачок и лавочка. И вот как-то вышли, а на асфальте написано «Ангины дуры!» Соня и Аня меня заставили прочитать вслух. И пришли в сильное возбуждение.

– Это скарлатина написала! Михалыч, мы этого так не оставим. Ищи мел!

Пока они стирали подошвами, я нашел. Мы обогнули выступ, отделяющий соседний бокс. И Аня написала на их асфальте «Скарлатины кретины!»

Мама забрала меня из больницы навсегда. Соня и Аня поцеловали напоследок и ушли к скарлатинам прыгать в классики. В центре города мама сказала:

– Давай, Михалыч, в гастроном зайдём. Там дают кое-что. С детьми без очереди.

Развернула чистый платок. Там была соска-пустышка. Вставила соску в мой рот, а меня взяла на руки. Я был в курсе, уже делали так.

Возле прилавка я вытащил соску изо рта и указал пальцем на стену:

– Ба-ка-ле-я, – и ещё, – со-ки-во-ды!

Позади колыхалась очередь. После «гас-тро-но-мии» бабушка рядом возмутилась:

– Вот те раз! Уже со школьниками на руках без очереди лезут. А если я своему деду вставлю соску и приду тут всё покупать? Или он мне вставит соску и возьмёт на руки?

– Он не школьник. Ему два года, – мама немного сбросила.

– В два года не читают!

– Три с половиной, – некстати уточнил я.

– А он и не читает. Он просто помнит.

На улице я сказал:

– Мама, я не помню. Я читаю. Меня Соня и Аня научили.

Дома собрались гости. Ели, пили и шумели.

– Ну, давай, Миша, за ваш новый шкаф!

Это потому что родители шкаф купили, пока я в больнице был.

– Ну, давай, Миша, за Михалыча, за его здоровье!

Это потому что я выздоровел, пока они шкаф покупали.

Потом гости ушли. Шкаф был светлого дерева. С зеркалом. Мама с папой обнимались перед зеркалом и разговаривали насчёт того, какое счастье этот шкаф. Я тоже испытывал счастье от шкафа. И особенно от них, обнимающихся. А потом они сказали:

– А давай и Михалычу тоже счастье сделаем! Михалыч, какая у тебя мечта?

– Я устал мечтать. И спать хочу.

И не признался в том, что мечтаю побыстрее вырасти и жениться. На Сонечке. Или на Анечке. А пока просто уснуть, чтобы они скорей приснились.

…Такие красивые. И мои любимые имена.

Кляссер

Мама вышла замуж и поселилась в большой квартире. В самом центре, с видом на городской театр. Я какое-то время жил тоже там. Было интересно. Особенно, когда оставался один. Включал огромный американский приемник и слушал последние известия. А когда все были дома, заводили только пластинки. Немецкие трофейные. Или оперу «Князь Игорь»: «О, дайте, дайте мне свободу!..»

И я заскучал. Прежде всего, по дворовым друзьям. И по Танечке. И в нашей коммуналке было намного веселее, чем одному на огромном балконе. Даже и с цейсовским биноклем.

И вот приехала бабушка Аня, поселилась с папой, и они забрали меня. И снова я стал для всех вокруг «Михалыч».

– Михалыч! – это дядя Жора и папа позвали меня на кухню. И спросили: – А кто тебе больше нравится – тетя Рая или тетя Лена?

Они каждую пятницу пили самогон и подолгу расспрашивали в этом духе друг друга. И дядя Боря из нашего подъезда часто к ним присоединялся. Сейчас он в тюрьме. А так – и его расспрашивали… А тут решили спросить у меня. Я догадался о смысле вопроса. И сказал:

– Мама. Она более стройная.

Папа помрачнел. Вошла бабушка и поставила миску жареных бычков:

– Мальчики, вы ешьте, ешьте! И Михалыча накормите, – и дальше, – Миша, Жорик прав. В твоем положении невест надо не на себя прикидывать, а на Михалыча. Чтоб ему нравилась. А он ей.

А я сказал:

– Давайте уже, кормите скорее! Мне к Борьке надо.

С этого дня все женщины, знакомые с папой, стали проявлять ко мне внимание. Чаще всего так: гладили по голове и говорили «молодец, Михалыч!» безo всякой причины. И совали что-нибудь в карман. И тетя Рая из молочного, и тетя Вера из овощного, и наша классная. И даже директор школы Раиса Адамовна. Конфеты или монеты. Конфеты я отдавал Танечке. А на вырученные от головы деньги купил кучу китайских марок. Продавщица в канцтоварах тоже погладила, дала бесплатно еще десяток и большой цветастый конверт.

Я стал филателистом.