Михель и Ундина (СИ)

Катится повозка по раскисшей весенней околице, чавкают, увязая в грязи, колёса. Позади остались ярмарка, вдовий чепчик Гертруды и синяя лента в косе Лизхен. Бросил Михель поводья на колени, смотрит в небо, а умные волы сами везут, куда надо – помнят, где дом и тёплое стойло.

Лежит на козлах шапка с брецелями, издалека источая тонкие ароматы корицы и кардамона, жжёного сахара и тайных мечтаний Лизхен. Не до них Михелю, о другом он сейчас думает. О другой.

Усилием воли убирает Михель с лица улыбку – словно присохший холст отдирает от раны. Каждый раз ему всё труднее выезжать в люди. Была б его воля – закрылся бы на мельнице, остановил бы жернова, раздал бы нежданное богатство пришлым чужим людям и от вечерней зорьки до утренней сидел бы у запруды, слушая дивное пение любимой.

Твои глаза как яркий солнечный свет, поёт она, они обжигают меня и манят. Я лечу к тебе, словно ночной мотылёк на пламя, боюсь коснуться ладони твоей, чтобы не обжечься, боюсь коснуться губ твоих, чтобы не растаять, не уйти под землю студёной тёмной водой. И только любовь спасает меня от гибели. Люби же меня, Михель, люби сильнее.

Волы останавливаются на развилке у старого, расщепленного молнией дерева.

Главная дорога поворачивает направо и теряется в густом лесу. Миля за милей она будет то петлять между деревьями, то неспешно течь среди полей, пока не доберётся до другой деревни, потом – до третьей. И так, нанизывая их, будто стеклянные бусины на вощёную нить, постепенно доведёт до Дрездена.

Левая дорога не такая исхоженная. Она ведёт вдоль леса по раскисшему от весенней распутицы лугу с острыми клювиками первой травы, пробивающейся через чернозём, – и дальше, к пойме небольшой речушки, перегороженной плотиной. На краю луга тает в нежной зелёной дымке небольшая берёзовая рощица.

Сейчас, после долгой зимы, на дороге видна одна лишь неглубокая колея, на четверть заполненная талой водой, – след от повозки Михеля. Но уже скоро луг прорастёт диким медовым клевером, мятой и бледно-золотистыми чашечками купальниц.

Перед Свято-духовой неделей сюда будет втайне бегать вся деревенская неженатая молодёжь, чтобы сорвать берёзовую веточку, прикрепить к корсажу, полям шляпы или рукаву куртки и при удобном случае тайно подбросить предмету воздыханий. А на саму Троицу посреди луга обязательно воздвигнут высокий праздничный шест, перевитый разноцветными лентами и живыми цветами. Парни будут жечь костры, пить некрепкое клубничное вино с прошлого урожая, а девушки наплетут венков и станут пускать их по воде, гадая на суженого.

Если повезёт и год выдастся урожайным, то уже с августа через луг потянутся на мельницу нескончаемые вереницы телег, нагруженных мешками с зерном. И потекут в карманы Михеля серебряные монеты с чеканным профилем курфюрста. Построит он добротный дом, заведёт коров и овец, перенесёт через порог пышнотелую Лизхен в подвенечном уборе.

Крепко стоит новая плотина, без остановок вертится колесо. Отчего же ты невесел, Михель? Почему твои волы нервно поводят боками и настороженно фыркают, прежде чем ступить на дорогу, ведущую к дому?

========== Часть 2 ==========

2

Ох и голодно воет ветер в самую длинную ночь года! То заплачет невиданным диким зверем, заскребёт ледяными когтями по соломенной крыше, большой белой птицей заухает в дымоход. То всхлипнет обиженным потерявшимся ребёнком, заноет жалобно-жалобно: выйди, человек, открой дверь, утоли мой извечный голод, впусти меня, обогрей меня, приюти меня. То опять разъярится и начнёт завывать волчьими голосами, пугая в хлевах домашний скот и напоминая смертным о скорой и ужасной кончине.

Ярится госпожа Метелица, засыпает поля и дороги колючим пухом из своей прохудившейся перины. Остановись, человек! Закрой ставни, запри тяжёлым засовом дубовую дверь, положи в очаг самое большое полено. Не кажи носа на улицу, где несётся в рваных клочьях облаков Дикая Охота, где бесшумно скользит вдоль изгородей чёрная тень йольского кота, выискивая себе новую жертву. Не спи, человек. До утра поддерживай огонь, задабривай его зерном и гусиным жиром, сжигай сухие веточки полыни и ягоды можжевельника, молись о том, чтобы дожить до рассвета.

Вдруг тебе повезёт, и ты переживёшь эту ночь?

***

Под порывами ветра старое мельничное колесо скрипело и скрежетало, опасно кренясь на прогнившей оси. Михель, как мог, подпёр его с двух сторон прочными жердями и чуть было не упал в сток, пытаясь таким же образом укрепить основание.

Несмотря на лютый холод, запруда не промёрзла насквозь, лишь хищно ощерилась ледяными краями на фоне тёмной глубокой воды. Немного отдышавшись, Михель, подсвечивая себе мельничным фонарём, попытался оценить устойчивость колеса. И тут же от нового порыва ветра оно качнулось, и ближайшая жердь, не выдержав нагрузки, брызнула мелкой щепой во все стороны.

Михель едва успел заслонить глаза. Острый кусочек дерева впился ему в щёку. Колесо заходило ходуном, потом накренилось и с гулким жалобным стоном ухнуло в канал, ломая лопасти.