Микрошечка

Это я оправдываюсь за временные пробелы в своем повествовании и вызванные ими сюжетные лакуны. Заинтересованный Читатель может посетовать на то, что я опустила «пробуждение Зевса», его реакцию на букет и соответствующие «оргвыводы». Предоставляю Читателю поставить себя на место Зевса. А я, если потеряю бдительность, может быть, где-нибудь между строк и проговорюсь о том, как было на самом деле. Но сейчас не хочу. И это тоже штрих к моему автопортрету…

А «оргвыводов» не было. Мы с удовольствием вместе работали, как прежде, но больше это не «обмывали». Будни… Букет, конечно, завял вскоре. Но я регулярно его обновляла, насилуя свою несчастную природу. И Зевс понимал меня без слов.

Спали мы вместе. Я не могла лишить его этой иллюзии. Он вел себя достойно. Хотя в подобной ситуации очень сложно определить, что значит «достойно». Скажем так: он был терпелив, нежен и корректен. И ему не понадобилось растолковывать символическое значение букета…

Я понимала, что веду себя, как дура. Но по-другому не могла. Наверное, срабатывал инстинкт сохранения чего-то, что трудно сформулировать при моих убогих литературных способностях. Перед Вами не повесть, а история болезни.

Однако достаточно реверансов. К делу!..

Динамику моего уменьшения проследить оказалось совсем просто. Даже без подсказки чутких приборов. «Радужка» на стеклянной стене с каждым днем становилась все выше. В этом переходном пространстве между мирами не было никаких иллюзий, голограмм, фантограмм и прочих ухищрений для самообмана.

И когда «радужка» оказалась на уровне моих глаз и, не мигая, заглянула куда-то вглубь меня, я поняла, что опять пора. Скоро я не смогу дотянуться до нее и тогда… А что тогда? Тогда мне придется уменьшаться в этом закутке между мирами до тех пор, пока разрешающая способность техники не окажется бессильной поддерживать иллюзию моего существования. И блестящий эксперимент моего любимого гения закончится.

Но я думала не только о нем. Мне тоже было любопытно, что же дальше? Где предел?..

Из очередного ночного путешествия по временам года я принесла осенний букет. Желтые и красные листья, сухие колосья и травы. Проснувшись, мой грустный Зевс вопросительно посмотрел на меня. Конечно, мне было его жаль, но не думаю, что я слишком замучила его. Мое пребывание в этом мире длилось не более двух недель. В нашем возрасте нормальны перерывы и подольше. Другое дело, что это были не обычные недели, а одни из последних наших недель.

— Не кажется ли тебе, что мы слишком эгоистичны? — ответила я вопросом на его взгляд.

— Что ты имеешь в виду? — пожал он плечами, спустив ноги на пол и обмотавшись простыней на греко-римский манер. И действительно, стал очень похож на неумытого спросонья Зевса.

— Нашего сына, — объяснила я.

— Мы же от него не отворачивались!

— Ты уверен? Особенно, в последние месяцы…

— Но мы не запрещаем ему приезжать. Сам не хочет.

— Не запрещаем, но и не зовем… Ты уверен, что он не догадывается о происходящем?

— Нет, не уверен…

— А если так, то, скорей всего, он сейчас прислушивается не к голосу сердца, а к тем общепринятым этическим нормам, которые запрещают детям присутствовать при уменьшении родителей.

— Не запрещают, а не рекомендуют… Бывают случаи, когда больше некому присутствовать или нет возможности не присутствовать, — уточнил мой аккуратный и добавил: — И, мне кажется, эти нормы не совсем лишены смысла.

— Возможно, — ответила я, сомневаясь. — Только почему-то меня до сих пор мучает совесть оттого, что я не была рядом с мамой. Обманывала сама себя, будто не знаю, что происходит.

— Но согласись, что присутствие детей не совсем деликатно, с одной стороны, и может оказаться слишком тяжелым испытанием для психики — с другой. И вообще, с момента появления детей, жизнь родителей практически полностью принадлежит им. Не справедливо ли, что период прощания всецело принадлежит родителям, то есть супругам?..

— Наверное, справедливо, но эгоистично… Ведь навсегда разлучаются не только супруги, но и дети с родителями. А мой случай, твоими стараниями, вообще, из ряда вон!.. И если, как ты надеешься, когда-нибудь и ты последуешь за мной, то должен быть кто-то, кому мы можем доверить обеспечение нашего эксперимента. И оставить ему возможность повторить его… Ты сделал гениальную систему и знаешь, что подарить ее человечеству тебе не позволят, ибо она разрушает устои. Но неужели ты не хочешь, чтобы наш сын обладал ею? Ты подаришь ему право выбора. Это нелегкая ноша, однако она увеличивает степень свободы. Не есть ли наш родительский долг сделать сына более свободным, ежели это в наших возможностях?

— Наверное, ты права, — серьезно согласился мой супруг, — только я не уверен, чего в этом даре больше: бремени или свободы. Но это уже ему решать — принимать ли от нас столь сомнительный дар. К тому же, существует еще одна непререкаемая этическая норма: «Желание уходящего — закон!»

— Я не хочу использовать эту этическую норму. По-моему, она не совсем этична.

— Значит, забудем о ней и будем действовать, исходя из нашего обоюдного согласия, — постановил мой уступчивый.