Мила Рудик и руины Харакса

— Ты задала правильный вопрос, Мила, — прервал панический бег ее мыслей Многолик. — Мне действительно кое-что нужно от тебя.

— Что? — едва слыша собственный голос, прошептала Мила, все еще находясь под действием своих сумбурных и пугающих сомнений.

На бледном с прозрачной кожей лице Многолика появилась снисходительная улыбка.

— Я как раз говорил об этом, когда ты прервала меня, — ответил он. — Я рассказывал о том, что благодаря изменениям, произошедшим со мной здесь, в этих руинах, мои силы сейчас как никогда близки к всемогуществу. Но для полного всемогущества мне недостает только одного — абсолютной неуязвимости.

Мила по-прежнему ощущала, что его голос погружает ее в странное оцепенение — состояние, очень близкое к трансу. Она отнесла это на счет его новых способностей, о которых он говорил. Однако, несмотря на это неприятное ощущение, она по-прежнему отдавала себе отчет в происходящем, словно ее окружал невидимый защитный барьер — тонкий и слабый, но этого хватало, чтобы не позволить новым силам Многолика полностью лишить ее воли.

— Я не понимаю, — пробормотала Мила. — Абсолютная неуязвимость? Но… при чем тут я?!

— Всемогущество и неуязвимость — две половинки одного целого, — мягко сообщил ей Многолик. — Одна половинка — всемогущество — у меня. Другая — неуязвимость — у тебя, Мила.

Его голос приобрел стальные нотки.

— Она нужна мне.

Глаза, в тумане которых паук плел свою паутину, скользнули с ее шеи на грудь.

— Твоя Метка, Мила. Мне нужна твоя Метка.

Многолик, до этого неподвижно замерший в нескольких метрах от нее, вдруг сошел с места и стал приближаться к ней, перебирая гигантскими паучьими лапами. Он двигался медленно, одновременно его наполненные живым туманом глаза внимательно изучали ее.

Мила едва не попятилась — все ее существо, казалось, отчаянно желало быть как можно дальше от того, кто сейчас неторопливо приближался к ней. Но она осталась стоять на месте, словно что-то внутри подсказало ей, что так будет правильно — не двигаться.

Мила удивилась, увидев, что Многолик остановился. У нее возникло необъяснимое чувство, что его остановила ее неподвижность — то, что она не отступила.

Он озадаченно наклонил голову, по-прежнему изучая ее.

— Хм, — протянул он. — Ты ведь даже не понимаешь, что происходит здесь прямо сейчас, правда, Мила?

Она сглотнула и отрицательно покачала головой. Многолик улыбнулся.

— Я объясню, — с почти искренней любезностью сказал он. — Видишь ли, Мила, в эту самую минуту тебе полагалось почти ничего не чувствовать. Твое сознание должно было оцепенеть. По крайней мере, это то, что я пытаюсь сделать на протяжении всего нашего разговора. Но мои усилия тщетны — бьюсь, словно муха о стекло.

Мила тяжело задышала. Она чувствовала то, о чем он говорил! Чувствовала все это время! Так значит, она была права — он пытался воздействовать на нее с помощью своих новых сил.

— Но ты не оцепенела, — продолжал Многолик. — Ты по-прежнему полностью осознаешь себя. А ведь ты даже не пытаешься сопротивляться моему влиянию, не так ли?

И вновь он был прав — она не пыталась противиться ему. Что-то делало это за нее. И, скорее всего, это была ее Черная Метка — наследство Асидоры, не раз спасавшее ей жизнь.

Многолик сощурил глаза, его губы растянулись в тонкой улыбке.

— А ведь мои новые силы еще ни разу не давали осечку, — произнес он, со значением глядя на Милу. — Твой друг тому доказательство… твой лучший друг, который так подвел тебя… который впервые в жизни смалодушничал… проявил слабость, столь не свойственную ему… струсил… — Многолик снисходительно повел бровями: — Да, именно так он сам называет свой поступок — трусость.

Мила нахмурилась, понимая, о ком говорит Многолик.

— Ромка?! Но что значит…

Она чуть не задохнулась от своей догадки.

— Твое лицо, как открытая книга, — ласково произнес Многолик. — Вижу, что догадалась. Верно, этот одаренный и храбрый юноша вовсе не по своей воле праздновал труса. И, в отличие от тебя, нужно отдать ему должное, он сопротивлялся. Он гнал от себя назойливые образы, которые я незаметно вкладывал в его голову: как лучшим при всех выбирают тебя, а он стоит рядом, и все смотрят на него, и у всех в глазах одно-единственное выражение — «Ты не лучший. Ты никогда не был лучшим. Тебя не по праву считали лучшим». Я хотел, чтобы ему в голову пришла мысль отказаться от участия в Соревнованиях Выпускников. Простейший способ обмануть самого себя: выйти из игры до Выбора, и тогда никто не скажет: «Он не лучший», скажут: «Он отказался сам, но если бы не отказался, выбрали бы, конечно, его». Я пожелал, чтобы он подумал об этом, и он подумал. Он думал об этом, потому что я этого хотел, но одновременно запрещал себе задерживаться на этих мыслях, потому что они не нравились ему.