Милая, обожаемая моя Анна Васильевна...

По части воспитания детей нашим коллективным изобретением - в том числе и тети-Аниным, хотя главными инициаторами этого широкомасштабного педагогического эксперимента стали я и Оля, - была профилактическая субботняя порка: детям было объявлено, что за целую неделю жизни порка ими наверняка заслужена, так как невозможно себе представить, чтобы им удалось прожить целых семь дней без правонарушений, пусть они даже и остались невыяснены, скрыты и т.д., что тем более должно быть наказуемо. Дети появлялись после школы, обедали, немного приходили в себя, и начинался короткий спектакль под названием "Субботняя порка". Я, исполнявший роль палача, бродил по квартире, стараясь придать себе вид все более и более свирепый, тетя Аня притворно просила меня быть сегодня не таким жестоким, Тюля изображала трепет в предчувствии акта реализации грубой и непререкаемой силы, а Оля была сурова и сдержанна - порка вызревала! Наконец я говорил детям: "Ну, пора - пошли!" Иван да Марья, галдя и взывая к милосердию, а также непрерывно восклицая "За что!", плелись в маленькую Олину комнату. По пути Ванька тем же баском интересовался: "Дядя Илюша, а ты сегодня как будешь - по голой?" Его интерес объяснялся как чисто технологически интерес детали к процессу ее обработки, - так и чисто сенсорными соображениями - по голой-то чувствительнее! Действительно, порка имела две степени - "по голой" и "по одетой". Последняя была наиболее часто используемой формой, первая же - достаточно чрезвычайной, применявшейся, когда имелись явные, а не символические поводы для порки. Дети укладывались рядышком на диване, и под их визг и хохот, отнюдь не лишенный оттенков совершенно натурального испуга, я с кровожадными возгласами перекрывал их небольшие попки несколькими достаточно хлесткими ударами ремнем. Все участники спектакля старательно отыгрывали свои роли, в том числе и дети, хотя здесь, как и в игре с гномами, их представления были трудноразличимой смесью - игра была замешена на серьезе и наоборот. Выпоротые детишки еще какое-то время изображали жертв кровавого террора, а я постепенно успокаивался, как бы насыщенный процедурой наказания.

Среди моих друзей тетя Аня выделила Володю Севрюгина и сделала его своим постоянным соседом и собеседником во всех праздничных застольях. С ним она вела иногда разговоры, содержание которых осталось мне неизвестным Володя стал ее поверенным. Кстати, из последних выходов тети Ани в гости мне запомнились два, и они действительно были последними, - к Севрюгиным и к Гедикянам. Севрюгины, между прочим, любовно назывались у нас "Рыжими", и не без оснований: все семейство, за исключением Володиной жены Оли, было огненно-рыжим - и сам Севрюгин, и его дети, Маша и Алеша. Вот в один из декабрьских вечеров 1974 г. тетя Аня и сказала мне: "Иленька, а не сходить ли нам к Рыжим?" - "Конечно, сходить!" - с безусловным энтузиазмом согласился я, и мы тронулись. Путь был некоротким тогда: метро до Юго-Запада, затем автобус и, наконец, пятнадцать-двадцать минут пешего хода вдоль бесконечно длинных теплостанских девятиэтажек, через пустынные аэродинамические пространства, наполненные обязательным жуткой силы ветром, который то норовит пронести тебя мимо намеченного подъезда, то, наоборот, шагу не дает продвинуться к нужному месту. Тетя Аня терпеливо преодолевала все неудобства этого пути, иногда только поворачиваясь к ветру спиной, если тот стервенел выше меры. Не забудем, что ей был уже восемьдесят один и преодолены были два инфаркта, так что ледяной ветер в лицо был совершенно излишним. Каким же наслаждением было очутиться в тихом и теплом пространстве севрюгинского дома с его приветливыми хозяевами, уютным столом под желтоватым абажуром, сделанным из старой литографии, после декабрьской теми и жгучего ветра! И нисколько не неожиданной, а, наоборот, в этих обстоятельствах и декорациях обязательной оказывалась за этим столом изысканная формой и содержанием бутылка греческого муската - все воспринималось вместе и как верх блаженства, и как нечто должное. Какие беседы велись в тот вечер, я, к сожалению, не помню, а вот восхитительное ощущение духовного единства всех нас, собравшихся вокруг почти булгаковского абажура, легкость и полнота общения (ненавижу это слово, особенно его модификацию с инфинитивом "общнуться", носящую следы свойственной любым сегодняшним проявлениям торопливости и сближающую простую беседу с биологическими отправлениями, определяющую ее как что-то вроде быстренького интеллектуального совокупления) - это осталось не в памяти даже, а где-то глубже, в душе, что ли!