Милая Роуз Голд

Я вцепилась в кресло. Этот простак заставлял мою дочь заново переживать все плохое, что было в ее детстве, вспоминать о каждом члене семьи, которого ей не хватало, о каждой болезни, о каждой пропущенной школьной поездке. Я пыталась защитить ее от всех трудностей. В нашем доме было правило: всегда мысли позитивно. А эти дураки решили утопить ее в сожалениях.

– Можете описать свое образование – от подготовки к школе и до настоящего момента? – попросил прокурор.

Роуз Голд принялась нервно рассказывать о том, как в начальной школе ее перевели на домашнее обучение. Дрожащей рукой она пригладила непослушную волосинку. Может, у нее сейчас месячные. Они у нее должны были начаться как раз в это время. Я так и не научила ее пользоваться тампонами. Мне еще многому нужно было ее научить. Она была не готова жить в этом мире самостоятельно.

Прокурор перешел к следующей теме:

– Я хочу задать вам несколько вопросов о вашем питании.

Роуз Голд ни разу в жизни не сделала себе сэндвич и не помыла полы. Я убиралась в комнате дочери, заправляла кровать, сама возила мою девочку везде. Время от времени я пыталась подтолкнуть ее к самостоятельности, предлагала ей посидеть без меня в библиотеке несколько часов или сходить к доктору, оставив меня в коридоре, но она всегда хотела, чтобы я была рядом.

«Останься», – умоляла моя дочь, хватая меня за руку. И я оставалась. Наверное, надо было быть настойчивее. В восемнадцать лет у нее не было ни водительских прав, ни друзей. Она была не готова к жестокости этого мира. Из-за меня она оказалась там, на свидетельской трибуне. Следовало быть строже, чаще говорить «нет», меньше ее баловать. Но все эти годы она была нужна мне не меньше, чем я ей.

– Вам позволяли заводить друзей? – спросил прокурор.

Всю мою жизнь меня бросали. Я оказалась недостаточно хороша для собственных родителей, для отца Роуз Голд. И вот внезапно у меня появился этот ангел, который зависел от меня, который с каждым днем любил меня все больше. У меня появился человек, который помогал застегнуть молнию на платье, который смеялся над моими шутками, какими бы глупыми они ни были. Ей не надоедали мои сказки, она не просила оставить ее в покое. Бывало, вечерами, когда мы заканчивали с обучением, я уходила в свою комнату или на кухню, чтобы дать дочери возможность побыть одной. И каждый раз она все равно приходила ко мне.

Роуз Голд словно витала в облаках. Прокурор повторил вопрос:

– Мисс Уоттс, вам разрешали заводить друзей?

– Нет, – ответила она, стараясь не встречаться взглядом с окружающими, особенно со мной. – Моя соседка Алекс Стоун была единственной из моих ровесников, с кем мне разрешали общаться, и при этом почти всегда присутствовала моя мать.

– По какой причине вас не подпускали к другим детям? – спросил прокурор.

Роуз Голд подоткнула под себя руки, ее плечи напряглись. Она вздрогнула: ей явно было холодно. Мэри не подумала взять с собой второй свитер для нее. Хороша опекунша.

– Она говорила, что мой слабый иммунитет не справится с их микробами. Из-за хромосомного дефекта.

– Которого, как нам теперь известно, у вас нет, – заметил прокурор.

Похоже, они вдвоем заранее отрепетировали эту сцену.

– Верно, – помедлив, сказала Роуз Голд. – Это был предлог. Она хотела, чтобы мы с ней все время были вместе.

– Почему, как вы думаете?

Роуз Голд пробормотала – довольно тихо, но так, что услышали все:

– Она говорила, что хотела подарить мне детство, которого у нее никогда не было.

Мое лицо вспыхнуло до кончиков ушей. Внутри все перевернулось.

– А какое у нее было детство?

Роуз Голд уставилась на прокурора широко раскрытыми глазами, ища одобрения, как раньше делала со мной.

– Она почти ничего не рассказывала, но я знаю, что ее родители не очень хорошо с ней обходились. Ее отец был склонен к жестокости. Наверное, оттуда все и пошло.

Я вытерла вспотевшие ладони о брюки. Присяжные смотрели на меня с любопытством. Лицо одного из них даже выражало жалость. Я уставилась на стол, делая вид, что изучаю рисунок древесины.

В защиту отца можно сказать, что он страдал от посттравматического расстройства в эпоху, когда даже диагноза такого еще не было, не говоря уж о методах лечения. Подозреваю, что наступление в Арденнах далось ему проще, чем последующая битва с бутылкой. Нашу мать он ни разу даже пальцем не тронул, зато для нас с Дэвидом не жалел всех десяти. В шестидесятые страна переполнилась гневом, и наш дом не был исключением.

Отец построил отношения в семье по-военному, причем были только «Да, сэр!» и никаких «вольно». Моя бесхребетная мать была его заместителем. Она никогда нас не била, но я привыкла бояться слов «Вот придет отец…» почти так же сильно, как самой порки, которая неизбежно следовала за ними. Я до сих пор не могу спокойно смотреть на ремни, не то что носить их. Как вижу – так сразу шрамы на спине начинают гореть.