– Не надо рассказывать нам, что благоразумно, а что нет, – говорит Шон и делает еще шаг. Теперь этот Уолш так близко, что я могла бы дотянуться до него рукой. –
Где-то рядом раздаются аплодисменты. Жар приливает к моим щекам.
– Но… – Я показываю на тележку, полную продуктов.
– Мой брат переживет без твоих денег, – бросает мне Шон, указывая на выход. Билл Уолш владеет этим магазином. – Покупай себе еду в другом месте.
Том и Шон зажимают меня, оттесняя к выходу из магазина. Голые ветви деревьев тянутся ко мне с улицы, покачиваясь на ветру. Я представляю по дереву для каждого жителя Дэдвика. Руки-ветви подхватывают людей и поднимают их все выше и выше. А потом, когда все эти Томы, Шоны и даже маленькие Тимми оказываются на высоте пятнадцати метров, деревья выпускают свою добычу – всех одновременно, в унисон. Я как дирижер. Тела падают на землю, тяжелые, совсем не похожие на розовые лепестки. Они бьются об землю головами, сворачивают шеи, ломают позвоночники. Их тела – это мой кровавый ковер. Я вытираю ноги об их лица.
Несколько секунд я упрямо стою, вздернув подбородок, сжав кулаки. Я пытаюсь поймать взгляд Тома, чтобы попросить пощады, но он не смотрит на меня. Его лицо выражает отвращение, будто он только что наступил на собачью кучку.
Мне не оставили выбора. Шаркающей походкой я иду к двери, понурившись и бросив в магазине свою тележку. Я думаю о пустом холодильнике, который ждет меня дома, и о том, как глаза Тома подернулись пеленой воспоминаний. Я выхожу за двери. Толпа у меня за спиной взрывается аплодисментами.
10.
Роуз Голд
Я ЕХАЛА УЖЕ ЧЕТЫРЕ часа. Сначала на восток по Семьдесят четвертому шоссе, потом на север по Шестьдесят девятому. Это был важный день: я должна была познакомиться с папиной семьей и переночевать у них в Индиане. В прошедшие четыре месяца мы с ним много переписывались и несколько раз даже разговаривали по телефону. Я в основном слушала: папа охотно болтал за двоих. Однажды я даже отметила его разговорчивость, и он признался, что с возрастом начал разговаривать даже с незнакомцами – и в магазине, и в очереди на выезд с платной дороги.
Я добавила папу, Ким и двоих старших детей в друзья в соцсетях: надеялась на то, что эта семья полюбит меня еще до того, как мы познакомимся. Папа и Ким в сети были не так активны, как дети, особенно тринадцатилетняя Софи. Я лайкала все ее статусы. Они все были на разные темы и менялись очень часто.
Наверное, ее можно было назвать оригинальной.
Лето выдалось длинным, но теперь, в ноябре, уже начало холодать. Моя мать провела в тюрьме уже два года. Чем больше я сближалась с отцом, тем сильнее злилась на нее. Он оказался таким добрым и любящим человеком, а она скрывала его от меня. Раньше я думала, что мама очень меня любила. Даже когда я давала против нее показания, меня терзали сомнения. Я согласилась выступить только потому, что так мне велели миссис Стоун и полиция. Я продолжала сомневаться в себе на протяжении всего процесса. Но репортеры оказались правы, она была ядовитым чудовищем. Она была эгоисткой. Больше всего на свете она любила себя.
Начиная с августа, когда папа пришел ко мне в «Мир гаджетов», я постепенно стирала из жизни следы мамы. Я даже подумывала о смене фамилии, хотя «Роуз Голд Гиллеспи» выговаривать было непросто. Я отдалилась от миссис Стоун, потому что она пробуждала во мне воспоминания, связанные с мамой. Я перестала употреблять мамины дурацкие фразочки: никаких больше «щенячьих попрыгушек» и «рождественских глазок». Я старалась не спрашивать себя, как бы поступила она, всякий раз, когда нужно было принять решение. Я слишком долго позволяла ей вытирать об меня ноги. С меня хватит. Теперь у меня была новая семья. И я надеялась на то, что эти люди будут обходиться со мной лучше.