Milch (СИ)

— Сладкий, с-сука, как молоко, — смахивает с себя его руки, подцепляет пальцами краешек его футболки и тянет вверх, медленно-медленно, смахивает с себя его руки и целует еще, целует в шею и между ключиц, смахивает с себя его руки и самостоятельно производит эту умопомрачительную серию особых движений, которой женщины избавляются от лифчика, а когда, наконец, избавляется, явив обжигающему взору Идена безупречную грудь диснеевских героинь с маленькими острыми сосками — один из них заманчиво обвит упавшим темным локоном — то смахнуть с себя его руки оказывается уже не так и просто, и она упрямо отрывает от себя его ладони, выпутывает его пальцы из своих волос, вынимает их из своих джинс, размыкает их из-за своей талии, и в конце концов, запыхавшись от борьбы, говорит. — Будешь меня лапать — нахуй сразу пойдешь, ясно? — в ответ на что Иден приподнимает на секунду свои длинные ресницы с золотистыми кончиками, смотрит на нее взглядом, в котором нет ничего, кроме зверской, старой как мир дикости, и хватает Тамару одной рукой за горло, другой за задницу, целует ее в грудь, методически покрывая засосами, слизывает кровь, накапавшую в ложбинку у нее с подбородка, и наконец так кусает ее в сосок, что Тамара вздрагивает всем телом и, кажется, кончает неожиданно для себя самой, запрокидывает голову, беззвучно заходится у него в руках короткой судорогой, разражается приступом дурного хохота. — Черт, мальчик, не мешай.

Боязнь повторить этот трюк — единственная причина, по которой Иден все же сдается в конце концов, разрешая Тамаре изловить его за запястья и свести их у него за спиной, заключив сразу оба в мертвую хватку своей ладони; от возбуждения его лихорадит, немеют колени, бедра, кончики пальцев, живот и даже затылок, а стояка своего он не чувствует вовсе, одно сплошное гудение трансформаторной будки, которое стучит и отзывается в нервах утомительной болью наподобие головной, так что в наличии оного он убеждается, лишь когда Тамара льнет всем телом, вжимаясь канцелярскими кнопками сосков в грудь, заводя бедро между его бедер, и насмешливо произносит в ухо влажным шепотом:

— Ах, какие мы крепкие, ах-х, какие мы горячие.

От этой констатации Иден испытывает некоторое облегчение, пользуется шансом, чтобы отвлечься — лишь слегка — на то, что кончить при ней в штаны было бы скорее фатально, чем позорно, потом ведь до конца дней своих не отделаешься, и, преодолев новую волну озноба, открывает глаза:

— Да ты себе, блядь, даже не представляешь.