Миленький ты мой

— Так? — резко перебил его Кудрявый и хмуро посмотрел на меня: — Все обстоит подобным образом?

— Так, — кивнула я. — Он не соврал.

— Понятно, — вздохнул блондин, — обычное дело. Достала старушка… Паспорт давай!

И они снова дружно вздохнули.

Я переводила взгляд с одного на другого и ничего не понимала: что им понятно? Что понятно им и совсем непонятно мне?

Герман по-свойски ушел в столовую, сел на стол и открыл какую-то папку. Полицейские шушукались в коридоре.

Я села на стул и уставилась в стену. Я ровным счетом ничего не понимала!

Наконец Герман отписался и протянул бумагу Кудрявому. Тот кивнул и со вздохом взял ее.

Герман, не глядя на меня, пожал полицейским руки и торопливо направился к двери.

Я растерянно смотрела на них — уходить они не собирались.

— А что дальше? — снова спросила я.

Кудрявый помотал головой, осуждая меня за вопрос.

— Дальше? — переспросил он. — Дальше мы ждем перевозку! В судебный морг, поняла? Застряли мы тут… с тобой! — с сожалением бросил он.

Блондин тоже вздохнул:

— Чай-то у тебя есть? Жрать охота!..

Я побежала на кухню, поставила чайник и достала из холодильника колбасу, масло и сыр.

— Может, кофе? — крикнула я.

Они сидели в столовой и спокойно курили. Я удивилась: не спросив у меня?

Блондин обернулся:

— Да мы уж без кофя как-нибудь перебьемся! Мы люди простые, к кофиям не привыкшие!..

Они рассмеялись.

Я принесла полицейским бутерброды и чай. Сама вышла на кухню. Они о чем-то говорили, посмеивались, что-то обсуждали — так, словно меня и не было вовсе. И словно не было ее, мертвой хозяйки квартиры.

Мне было все это странно и непонятно, хотелось зайти в комнату и хотя бы накрыть Лидию Николаевну одеялом.

Я пошла по коридору, но Кудрявый окликнул меня:

— Эээ! Ты куда собралась?

Я остановилась и с недоумением глянула на него.

— Ничего не трогать! — сразу посуровел он. — Не поняла?

Я кивнула и вернулась на кухню.

Перевозка приехала часа через три. Кудрявый спал в кресле, откинув голову и раскрыв рот. Во рту блестели золотые зубы. Блондин сидел за столом и решал кроссворд.

Я не выходила из кухни. Они переговаривались о чем-то с приехавшими, потом началась какая-то возня, а про меня словно забыли. Дальше хлопнула входная дверь, и я вздрогнула. В кухню зашел Кудрявый:

— Не прописана здесь, как я понимаю?

Я кивнула.

— Ну, — крякнул он, — тогда на выход! Квартиру мы должны опечатать.

— А мне куда? — удивилась я. — Здесь мои вещи!

— Вещи с собой заберешь! И с нами поедешь. До тебя что, еще не дошло? — удивился он.

Я мотнула головой:

— Что… не дошло?

Минуты две он смотрел на меня и качал головой, продолжая удивляться.

— Бабулька твоя… со следами насильственной смерти. Ты что, глухая? Ее увезли в судебный морг для заключения. А ты… ты задержана! Ну теперь поняла? До выяснения, так сказать, всех обстоятельств.

Я глупо моргала глазами, уставившись на него.

Моя голова начала просветляться. До меня начало доходить. Герман Иванович!.. Он мне отомстил! И вот теперь… Я — подозреваемая! Я подозреваемая в убийстве! Господи, какая чушь! Какой бред, Господи!

Какое еще испытание мне нужно пройти?

За что, Господи? За что ты меня так невзлюбил?..

* * *

Подобный ужас я не могла представить себе даже в самом страшном и диком сне. Все, что случалось со мной раньше, стало казаться мне длинным путешествием в волшебный и сказочный рай. Я снова одна. Одна в этом огромном и холодном городе. На двадцать миллионов человек — плохих и хороших — здесь, в этом городе, у меня есть только один близкий знакомый — Герман, тот, кто решил меня утопить. Гнусная мразь и слизняк решил отомстить. И как же ему повезло!..

Я боялась полиции, как боятся ее все мои соотечественники. Сначала, в те еще времена, нас убеждали, что мы находимся под вечной защитой и недремлющим оком родной милиции. А потом, когда все изменилось и постепенно открылось, нас всячески убеждали, что самые страшные враги человечества именно там — в «доблестной и справедливой» полиции. Убеждали нас в этом сериалы, статьи и телепередачи. В них менты и «легавые», «мусора» и оборотни в погонах (!!!) были продажны, алчны, и действия их были по-садистски бессмысленно жестоки.

Встречались, конечно, и «добрые дяденьки» — те, кто не берет взяток, ловит воров и преступников и от всего сердца желает помочь невинно «осу́жденным». Это словечко, их профессиональный сленг, меня всегда убивало.

Цель была быстро достигнута: добрые «дяди Степы» навсегда исчезли из нашего сознания. А вот все остальное осталось.

Я, будучи человеком законопослушным, их просто не замечала.

Правда, я стала остерегаться их в Москве — у меня не было регистрации. Но было гражданство. И Бог как-то миловал. Девчонки — продавцы в магазине — научили меня смотреть им прямо в глаза — тогда не пристанут. Впрочем, по Москве я, прямо сказать, не разгуливала — некогда было.