Миленький ты мой

— Ой, доча! А где же варенье? Ну, давай на стол! На сухари покладем и все веселее!

Глаза хитрые и веселые, что редко бывало.

— А нету его, — беспечно отвечаю я и отвожу глаза.

— Невкусно получилось? — притворно охает баба.

— Вкусно, — пожимаю я плечами, — только я его… — тут я задумываюсь — Мишке Котенкову снесла! На угощенье!

— Бедный Мишка… — качала головой моя баба. — Ох, выжил бы только!

Я чай допила и собралась спать.

А баба строго сказала мне вслед:

— Завтра кастрюлю отмой! Слышь, Лидка? Достань из травы и отмой!

Но все-таки рябинку свою я отстояла. По осени любила смотреть в окно на красные гроздья. И ставила ветки с ягодами в вазу на стол. Была у нас одна вазочка — синего стекла. Баба говорила, что папаша мой Полине Сергеевне на день рождения подарил.

* * *

Полина Сергеевна сидела на стуле и плакала:

— Как на улице-то хорошо! А в избе душно…

— Ага, — сквозь зубы шиплю, — ты б еще полгода ведро не выносила и постель не меняла!

Она молчит. Глаза закрыла, голову свесила — дремлет.

Ну а я в дом. Убралась, полы перемыла, мебель перетерла. Постельное ей поменяла. Нагрела воды и вымыла ее прямо в тазу — до бани она не дойдет. Да и какая баня — ее ж надо топить.

Ну вроде все? Дела переделаны. Можно ехать домой?

В кровати на чистом белье она снова тут же уснула. Но мне показалось, что выглядела она получше — порозовела, слегка обветрилась. Посвежела. Уснула с улыбкой.

Я вышла на улицу и задумалась: уезжаю, обязательства выполнила. В смысле, Димкину просьбу. Ну, не просьбу — наставление. Сказано — сделано. Все чин чинарем. А на душе у меня было погано… Отвратительно было, по правде сказать. Остаться? Да что значит остаться? Остаться на сколько? Навсегда? На следующий день? А что он изменит? Нет, Лида! Езжай-ка ты домой! К родному мужу. К своей семье. А Полина Сергеевна, твоя, так сказать, мамаша, пусть уж как-нибудь! Сама. Сама строила свою жизнь, сама ею распоряжалась. И вот сейчас распорядись! А то как-то… Нечестно. Жила как хотела и плевала на всех. А сейчас ждешь любви и ухода? Сочувствия ждешь? Ээ-э, нет! Не выйдет ничего у тебя, дорогая Полина Сергеевна! Мало ты мою жизнь покорежила? Добавить хочешь? Не выйдет! Я только сейчас человеком себя почувствовала. А не загнанной, полудохлой крысой, брошенной мамкой родной. И поломать тебе мою жизнь я не позволю, слышишь?

Заболела? Ну что ж, бывает. До больнички могу довести. А там уж — как знаешь! Как выйдет, Полина Сергеевна! Все в Божьих десницах!

Как распорядится — не обессудь — и особенно хорошего не жди.

Не заслужила.

Димка ждал моего отчета — смотрел пристально и внимательно. А я медленно разделась, сделала себе бутерброд и налила чаю.

Молчу. И он молчит. А я баба вредная, все время тяну. И он не выдержал:

— Как там мама твоя?

— Кто? — переспросила я. — Аааа! В смысле, Полина Сергеевна?

И широко зевнула.

— Да ничего. Болеет…

И пошла разбирать диван.

— И? — спросил муж. — А подробности? Что там и как?

Я обернулась:

— Какие подробности, Дим? Ну, отвезла продукты. Поменяла постельное. Выкупала ее. Прибралась в доме — грязь такая была!.. — Я снова зевнула, демонстрируя свое равнодушие. — Да! Погулять ее вывела, под рябинку, в сад.

Я сняла халат, нижнее белье и легла. Спала я с краю. Димка у стенки. Обычно он ложился позднее меня — был он любителем посидеть допоздна, почаевничать и почитать газетку.

А тут разделся, лег на свое место у стенки и отвернулся.

Не спит. А я уже стала проваливаться. И тут слышу:

— Лида! А как там она… ну, вообще? В смысле — чувствует себя, выглядит? И что делать дальше, а, Лид?

Я резко обернулась к нему:

— Как чувствует себя? Как выглядит? Да паршиво чувствует и отвратительно выглядит! Болеет она, Дима! Тяжелая болезнь у нее. Рак, понимаешь? А раком легко не болеют. А что дальше, Дим? В каком смысле? Прости, не поняла! Ну, буду ездить раз в неделю. Мыть ее, прибираться. Пожрать привезу.

— Лида! — Он сел на кровати. — Ты что говоришь, Лида? Какое «раз в неделю»? Какое «прибраться и пожрать привезти»? Человек ведь смертельно болен! И сколько ей осталось? С таким-то диагнозом! А ты — «раз в неделю»! Странно все это слышать, Лида.

Дима громко вздохнул и встал с кровати. Открыл форточку, чиркнула спичка и зажегся огонек сигареты.

Димка давно не курил — только в момент сильного душевного волнения.

Я подошла к нему, забрала сигарету и выкинула в окно.

Потом посмотрела в глаза:

— Димочка, миленький! Что же такое выходит? Мы с тобой и из-за… этой? Цапаться будем? Ссориться? Ругаться и не разговаривать? Ты что, мой хороший? Она ведь… — тут я замолчала. — Она ведь, Дим… Мне всю жизнь исковеркала. Детство все… сирота при живой матери, а? Я же все годы златые проплакала! Ждала ее как. Скучала. На дорогу бегала, автобусы караулила. А она… Да ты же все знаешь! И теперь, после всего этого, ты предлагаешь мне?..

Я не договорила — Дима меня перебил: