Миленький ты мой

— Красивая была очень… — грустно улыбнулся Валентин. — И еще… такая своя! Росла без отца, в маленьком городке, с матерью. Тоже не из «счастливых».

На том и сошлись. Хотя… девок за ним бегало много.

Я подумала: еще бы! Такой красаве́ц! И наверняка были москвички — с небедными родителями и своими квартирами. Но он выбрал любовь.

Аплодисменты!

С ней, с Ларисой, они поженились на последнем курсе. Семейную комнату им не давали: сами, мол, решайте свои проблемы. Снимать было дорого. И все же снимали. Крошечную комнатку на самой окраине, в Люблино. Питались картошкой и капустой. О сосисках и колбасе только мечтали.

А после диплома Лариса предложила уехать к ней, в ее городок, в Л.

Почему? Да там, по крайней мере, есть дом. Жилье. Мать не вредная, тихая — по причине возраста и нездоровья. Надоело и голодать, и штопать носки, и мечтать о билете в кино… Да и с работой в Москве было неважно, распределения отменили — устраивайтесь сами, не маленькие.

Жаль, конечно, было расставаться с Москвой — привыкли к столице. Хотя… Благ ее так и не получили, и светлой жизни они не увидели — на «светлую» жизнь банально не было денег.

Квартиры в своем городке Валентин лишился — была она служебная, от комбината. Вместо нее дали комнату в общаге — съездили они, посмотрели и — бросились наутек. Комната была ужасной! С дырами в полу, разбитыми окнами и следами мышиного дерьма по углам.

— Благодетели!.. — хмыкнул Валентин. — Не оставили сироту на улице, да?

Я кивнула с глубоким вздохом. Получить у нас что-то… Могут только отнять.

Да и времена были смутные, постперестроечные. Все запутались, поголовно.

— Ну и поехали в Л. Конечно, городок производил впечатление убогенькое…

Глубокая провинция, да. Но дом матери жены, его тещи, был совсем неплох: два этажа из белого силикатного кирпича, газ, свет, хороший участок с приличным огородом (теща была трудягой, несмотря на пристрастие к выпивке). Попивала она тихо, почти незаметно.

Дом строил еще отец жены, рано погибший от водки (а жалко! Такой мужик был, рукастый! Все умел, все! — горевала теща).

Ну и стали приживаться потихонечку. То да се, нашли работу: он — на заводе, она, жена, — там же, в отделе кадров. Зарплаты были копеечные, но их хотя бы платили! К тому же — тещин огород. Завели кур и двух поросят и зажили себе. Главное — не голодали.

В конце концов, не всем жить в столицах! Да и не столичные они жители — провинциалы.

А потом родилась Дина… Вот было счастье! Как он был благодарен жене!..

Все у него было теперь: семья, дом, жена, теща, работа… И самое главное — его девочка, дочка. Дина.

Как он был счастлив!..

Я тут же вспомнила свою свадьбу с Димкой, нашу первую комнату и всю нашу тогдашнюю жизнь. И знакомое, острое ощущение огромного, невозможного и неповторимого счастья!..

Как мне было все это знакомо. Как я понимала его… Мы были похожи — одинокие сироты, до последней капли крови преданные своим близким.

Валентин долго стоял у окна и молчал. Потом, не поворачиваясь ко мне, тихо сказал:

— И все… закончилось, вот. Банально и пошло… Она ушла от меня. Точнее, от нас! Ладно бы от меня — это я еще смог бы пережить. Но… Она ушла от нее! От собственной дочери. Она предала ее! Разменяла на какого-то мужика. На столицу. Ты понимаешь? — Валентин неожиданно перешел со мной на «ты».

А что, нормально. Когда человек так выворачивает кишки, так обнажает больную душу… Какие уж тут церемонии?

Мужик тот, Ларисин любовник, оказался москвичом — был в городе в командировке. Ну и скрутились они… ловко и быстро. А однажды она собрала чемодан — тоже ловко и быстро. Хлопнула защелками и бросила куда-то в сторону: «Я ухожу! Не возражай и не останавливай меня — я все решила! И все тебе оставляю! Точнее, вам! Живите тут…»

Потом накинула плащ и стала надевать туфли.

— А как же Дина? — спросил я.

— А что Дина? — Она как будто даже удивилась. — У нее, между прочим, есть ты — отец! И бабушка есть. Не помрет твоя Дина, не беспокойся!

После этих слов я онемел… и не нашелся, что ей ответить. Тупо смотрел, как она чертыхается, не попадая ногой в туфлю. Как хлопает дверью. Как быстро идет по дорожке к калитке. Как наклоняется и нюхает распустившийся бледно-розовый пион.

Она всегда любила пионы…

И все… Ее уже нет! А до меня никак не доходит… еще не доходит.

Только одна мысль: как я мог? Как я мог прожить с ней все эти годы? Как я мог не заметить? Не почувствовать ничего? Как?

Это мучило меня больше всего. Ну и, конечно, Дина. Мои страдания показались мне чушью и пустяком, видя как страдает наша общая дочь. Вернее — моя дочь. Теперь — только моя.

А потом я кое-что припомнил. Как душно ей было в Л. Как она сетовала, что вернулась сюда. Как мечтала вернуться обратно в Москву. Как завидовала красивым тряпкам Дины Михайловны, жены директора. Ее квартире и должности. Как-то она сказала:

— Ах, как бы я хотела быть хозяйкой!..

— Хозяйкой чего? — удивился я. — Ты вроде и так хозяйка…

— Жизни, милый! — рассмеялась она и потрепала меня по щеке — как щенка, как пацана потрепала. Да я по сути и был ее щенком — мальчишкой, которого она всерьез так и не приняла.