Милицейская сага

Мороз, раскрывая перед ними дверцы, захохотал было, но, скосившись на упрямый, иссеченный морщинками лобик Марюськи, осекся: девочка не шутила.

– Сударыня, вы случаем не мужененавистница? – слабосильный аккмулятор кое-как «схватил», и машина двинулась к шоссе.

– Еще чего? По обоюдному согласию всегда пожалуйста, – повернувшись в полоборота к устроившейся на заднем сидении Оленьке, Марюська подмигнула, вызвав понимающий мелодичный смех.

– Ладно, рассказывай: откуда свалилась? – оборвал Мороз: пошлости в женщинах не терпел. – Что ты? Где? Вообще – как? – Вообще – всегда! – Марюська вытянула длинные ноги, потянулась. – В этом году поступила на филфак. Бабушка умерла. Квартиру забрали. Так что живу в общаге. Вот вместе с девчонками. Старею – скоро восемнадцать стукнет.

– А… родители?

Марюська хмыкнула:

– Маманька как в девяносто первом укатила с папашей, так до сих пор по гарнизонам с ним мотаются. Он все еще майорствует, тупица. А она рога ему на всех полигонах нанизывает. Но зато и не бросает. Такой вот вариант женской верности. Так что живут – не разлей вода.

Она цедила злые, полные презрения слова, а сама не сводила испытующего взгляда с Мороза. Он и сам вслушивался в себя, ощущая странное сочетание звенящей пустоты и облегчения. Все эти годы он избегал упоминаний о Садовой, боясь разбередить то, что едва зарубцевалось. И вот теперь услышал и – ничего! Оказывается – боль умерла.

Дорога полетела весело. Мороз едва отбивался от сальных Марюськиных подколов – по несколько нарочитой развязности он определил, что девочка прошла не через одни руки; сам он травил бесконечные анкдоты, то и дело исподволь поглядывал в зеркало заднего вида, где неизменно встречал ответный взгляд Оленьки.

Наконец, оживление само собой спало: заметив переглядывания, Марюська примолкла и отвернулась к окну.

Да и Мороз впился глазами в лобовое стекло: затертые «дворники» не справлялись с обильными хлопьями снега, что сыпал на грязную мостовую и, едва коснувшись ее, таял, присоединяясь к мутным соляным потокам воды вдоль бордюров. Машина устало затрусила по трамвайным путям – они въезжали в центральную часть города.

– Может, перекусим вместе? – предложил опасающийся потерять Оленьку Мороз. Впереди возникла подзабытая, но дорогая ему вывеска – «Шашлычная «У Зиночки».

– Не знаю. Как Оля, – хмуро протянула Марюся.

– Я – за, – зардевшись, согласилась та.

– И это примечательно. Кажется, образовывается консенсус. Нас ждут великие дела, – Мороз вывернул руль к крыльцу, едва удержав заскользившую на гололеде машину.

5.

Кафе, прежде шумное и сиявшее надраенной инкрустацией, оказалось пустынным и на удивление неопрятным – кажется, Зиночка переживал не лучшие времена. Лишь у барной стойки нахохлился одинокий облезлый опоек.

Они уселись за угловой столик под рогатой вешалкой, на которой развесили верхнюю одежду.

– Чего будете? – из-за барной стойки вразвалочку вышла женщина лет сорока с засаленным меню в руках.

– Шашлычки фирменные, само собой, – значительно улыбнулся Мороз, предлагая опознать в нем прежнего завсегдатая. – Шашлычки-то хоть стоящие?

– Нормальные, – официантка сделала росчерк в исписанном блокноте. – А «из выпить»?

– Выпить? Мне если только пивка. А девушки… Магомедов, кстати, у себя?

– Был у себя.

– Тогда…Девчат, вы пока определяйтесь, а я тут нырну на минутку к старому приятелю.

Тут он заметил, что безразличная перед тем официантка с застекленевшим лицом смотрит за его спину. Он перевел взгляд на стенное зеркало: в кафе входили двое крупных парней в кожаных меховых куртках, из тех, кого безошибочно называют качками. Обивая заснеженную обувь о ножки столов, они прошли в подсобное помещение, привычно отбросив барную стойку.

– Так я отлучусь, – Мороз поднялся.

– Вы б лучше попозже, – официантка механически опустилась на свободный стул. Но тот, кого она пыталась предупредить, окончания фразы не расслышал, – следом за визитёрами Мороз проскользнул в подсобку.

– Да я не отказываюсь, – услышал он напряженный Зиночкин голос. – Но говорю, – много! Выручки такой нет. Клиент бедный стал. А аренду, сам видишь, поднимают. Скажи Будяку – пусть снизит. Половину смогу. Больше – хоть продавай. Какая тогда вам польза?

– Ты чего здесь бакланишь? Отказываешься платить?

– Я не отказываюсь. Я заплачу. Но – много. Не вытягиваю. Поговори с Будяком!

– То есть ты хочешь, чтоб я из-за какой-то чурки самого Будяка беспокоил? Так я тебе скажу: это не его уровня проблема. Это наша с тобой проблема. И ты ее, хорек, решишь. Потому что иначе шалман свой ты не продашь! Сгорит он факелом, и – все дела! Привык за Добрыней отсиживаться. Но теперь все: кончился Добрыня и твоя лафа вместе с ним. Нам будешь отстегивать.

– Как хочешь, но без Будяка не решим, – безысходно повторил Зиночка.

– Почему же это не решим? Оченно даже и решим! А ну, кыш в стороны! – Мороз раздвинул плечиком встревоженных рэкетиров, втиснулся в кабинетик.

– Здравствуй! Здравствуй, Зиночка, – он приобнял обескураженного чеченца. – Остальным стоять выжидательно!