Милицейская сага

10.

«Жигулевский» доходяга – аккумулятор отказался «схватывать», едва стрелка термометра перевалила за минус пять. Так что Мороз, еще недавно гордый и неприступный автовладелец, вновь остался безлошадным.

По вечернему, продуваемому дубленым северным ветром городу особенно не нагуляешься. Разве только если передвигаться перебежками. И перебежки эти должны быть стимулирующими.

Именно таким способом и надумал добраться до дому Мороз, тем паче, что рюмочных, кафе и закусочных на маршруте «УВД – квартира» было предостаточно.

Правда, с отправной точкой – шашлычная «У Зиночки» – вышел облом. Дверь темного безжизненного помещения была опечатана налоговой инспекцией № 3. Зиночка оказался провидцем, – методов воздействия на неплательщиков у Будяка, как выяснилось, хватало.

Зато в следующей на маршруте точке Мороз принял сразу полуторную – сто пятьдесят – порцию, которую больше не снижал на последующих перевалочных пунктах. Так что к собственному подъезду он добрался, груженный шестьюстами граммами хорошей кристалловской водки. Может, потому и не обратил внимания на горящий в его окне свет.

Лишь добравшись до квартиры и достав ключи, почувствовал неладное: на коврике у входной двери разглядел потеки.

Тихонько расстегнув молнию на куртке, Мороз подышал на застывшие руки, снял с предохранителя теплый от подмышки «Макаров». Стараясь действовать бесшумно, провернул ключ и – по-кошачьи впрыгнул в квартиру. Которая оказалась пуста. Если, конечно, не считать сложенной на спинке кресла женской одежды. Отдельно лежала кожаная миниюбочка. Оставалось только гадать, почему ее обладательница не отозвалась на довольно шумное вторжение.

Скинув куртку, Мороз тихонько приоткрыл дверь ванной комнаты. Прямо на кафеле стоял его магнитофон, а под душем, спиной к нему, с наушниками на голове и с мочалкой в руке что-то мурлыкала и слегка двигала бедрами в такт музыке Марюська.

Мороз присел на край ванной, испытывая не столько возбуждение, сколько растерянные в далеком прошлом умиление и нежность. Брызнувшая на одежду струйка душа привела его в чувство. Боясь быть застигнутым на подглядывании, он поднялся, придал себе молодецкий вид и, аккуратно отодвинув наушник, поинтересовался:

– Спинку потереть?

В следующую секунду брошенный шланг окатил наглеца с головы до ног, а взвизгнувшая Марюська инстинктивно села на корточки, бессмысленно прикрывшись мочалкой. Впрочем тут же, застыдившись собственного испуга, заставила себя подняться и ленивым движением задернула шторку:

– Стучать надо… Между прочим, чтоб особенно не возомнил, пришла вернуть ключи. Я их нашла. А то раскидался. Что у нас институт – помойка?

– Спасибо, благодетельница.

– Подай халат, – из-под шторки высунулась рука с требовательно пошевеливающимися пальчиками.

Тихонько приблизив лицо, Мороз осторожно провел языком вдоль мокрого запястья.

– Я сказала: халат! – грозно вскричала девушка. – Ты что вообще вообразил? Просто в общаге неделю как нет горячей воды. Вот и воспользовалась. И, между прочим, простынку тебе новую купила. Жлобина!

– Вот она-то нам и пригодится, – восхищенный Виталий распахнул шторку и, мокрую, протестующую, подхватил гостью на руки, прижав к повлажнейшей рубахе.

– Немедленно пусти! Холодно! – взвизгивая, отбивалась Марюська, не делая впрочем попытки соскочить на пол.

– Марюся! Я хочу сказать, как же я, – он поколебался и – выдавил-таки, – счастлив.

– Я должна вернуться в общагу, – бессмысленно, теряясь под его счастливым взглядом, пролепетала девушка.

– Это теперь вряд ли.

11.

Жизнь Виталия Мороза изменилась. И круто.

Вечером, едва освободившись, он торопился домой, где царила освоившаяся с ролью хозяйки «маленькая разбойница».

Часто, возвращаясь, он заставал ее приятельниц, с существованием которых вполне примирился. А белокурая обольстительница Оленька, слегка пококетничав, примирилась с мыслью, что шансов отбить его у подруги нет, а потому вполне по-товарищески общалась с Виталием, лишь изредка, больше по привычке, постреливая глазками.

Нередко, ухайдаканного после тяжелого дня, тащили они его куда-нибудь на дискотеку. И Виталий, хоть и упираясь, шел. Правда, поначалу среди юных барышень – а здесь было полно малолеток – ощущал себя неловко и даже, предупреждая возможные насмешки, приспособился называть всех вокруг дочурками, за что в свою очередь схлопотал кличку «папик». Но после того, как ему случилось выкинуть с дискотеки пару упившихся «бычков», уже Марюське то и дело приходилось отбивать своего друга от нахальных, домогающихся его тинейджерок.

Зато когда случалось ему возвращаться поздно вечером, а то и под утро, Марюську он заставал не в постели, а задремавшей в кресле. Протерев заспанные глаза, без упреков и расспросов отправлялась она на кухню разогревать то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак.