Миллиард секунд

— Ты же год назад переехал, — недоумевает Эдгар. Голос сразу бодрым стал.

— Это для Евы.

— Вы же нормально жили. В чем дело?

Вот скажите, как мне объяснить лучшему другу, что ты чуть не трахнул свою подопечную, которую когда-то изнасиловал бывший опекун? У которой наверняка неприязнь к противоположенному полу. С парнями ни разу ее не видел, кроме того одногруппника. Блядь! Какая разница, с кем она была или нет, я чуть ее не поимел прямо во сне!

— Есть причина.

И рассказ все-таки вырывается. Сам. Потому что держать все внутри бесполезно. Я чуть студию не разгромил, когда зашел — настолько сильно ярость овладела мной. Ярость на себя. На беспомощность. На обстоятельства.

— Брат, ты ебанутый. Я давно тебе говорил, трахни ее уже! Сам роешь себе могилу.

— Нельзя ее трогать, понимаешь? Нельзя! Однажды ее уже насиловали, думаешь, я хочу стать для нее врагом? Ни хрена! С ума схожу, понимаешь?

— Ты же понимаешь, что это ненормально, — говорит уже серьезно.

— Понимаю. Поэтому найди ей квартиру. Чем скорее тем лучше. Иначе будешь навещать меня в тюрьме.

Эдгар пообещал подыскать ей жилье и положил трубку. В этот момент я вроде как должен выдохнуть, но не могу. Сердце сжимается сильнее, словно от него оторвали кусок. Не хочу даже думать, что будет дальше.

Как я буду просыпаться без ее завтраков? Без ее милой улыбки? Без язвительности в голосе и недовольства на лице? Вот и я не знаю. Это будет трудно, но лучше так, чем я сорвусь и совершу непоправимое.

Ее невозможно любить, ее опасно любить. Но я люблю. Избегал этого понятия, сторожился, говорил самому себе, что это пройдет. Ошибся. Люблю. И ради нее готов на все, даже на то, что может меня ранить и заставить душу разорваться на части. Умереть. И больше не возродиться. Не чувствовать. Не ощущать. Ради нее.

Хотя бы один из нас должен быть счастливым…

Взгляд падает на «Хлою», которую так и не отправил на выставку. Незакончена. Снова. Или это оправдание? Причина не выставлять свои чувства напоказ? Страх, что все вокруг поймут, что я хотел сказать этой картиной. Ведь на ней вырисовывалась Ева. Четко. Ее невозможно спутать с кем-то еще.

Сука!

Фиксирую новый холст на мольберте, беру уголь и набрасываю будущую картину. Нужно хоть как-то выпустить пар. Забыть о том, что произошло. И не вспоминать. Никогда. Пусть эта задача окажется непостижимой, со временем этот ад прекратится. Ева будет жить в своей квартире, получать от меня помощь удаленно, а я продолжу свою жизнь без нее.

Первые лучи солнца меня не остановили от работы. Очнулся, когда услышал за стенкой грохот. Либо это Ева проснулась, либо воры пришли грабить с утра пораньше.

— Доброе утро, соня! — кричит она с кухни, когда выхожу из мастерской.

Иду на ее голос, на аромат кленового сиропа и блинчиков. Не часто она баловала таким завтраком. Сегодня какой-то особенный день?

— Мм… — подхожу к плите и принюхиваюсь. — Пахнет вкусно.

— От тебя пасет женскими духами. Помойся, — Ева морщит носик и шагает в сторону. Блядь! После Яны я так и не принял душ. Сначала забыл, а потом не смог.

— Эм… я…

— Не парься, — отмахивается свободной рукой, а второй переворачивает блинчик. — Я уже поняла, что ты трахался с какой-то телкой.

— Ева!

— Только не говори, что это не так?

Так, Ева, так. Только это было бессмысленно. Я пытался забыть тебя, но не вышло, хотел расслабиться в объятьях другой и остыть, а в итоге завелся еще больше. Если бы ты не спала и видела, что я с тобой проделал, если бы прочитала мои мысли этой ночью, вряд ли бы стояла сейчас передо мной. Сбежала бы. И я бы понял тебя.

— Так.

— Тогда расслабься и пошли завтракать.

Кусок в горло не лезет от слова совсем. В голове прокручиваются воспоминания нашего знакомства, встреч в интернате, звонков по телефону. Столько времени прошло, столько воды утекло. Почти год прошел, а ощущение, что знакомы всю жизнь.

И как ей сказать, что она будет жить отдельно? Как мне попрощаться? Перед самым новым годом…

— Олеж, а что тебе подарить на НГ? — нежный голос с нотками неприкрытого любопытства вытаскивает меня из размышлений.

— На что?

— На новый год, — поясняет Ева. — Что ты хочешь в подарок?

«Тебя», — тут же высвечивается в голове ярко-неоновым цветом, как вывеска в ночном баре.

— Не знаю. А что ты обычно даришь на новый год?

— Честно? Ничего. Мы его не праздновали в интернате, — говорит она, опустив глаза. — Сидели возле телевизора и ели один оливье на всех. После боя курантов пили чай и уходили спать. Как-то так.

— И вас никогда не водили на салют? Не устраивали елки?

— Неа. Все были сами по себе.

И вот сейчас я должен сказать, что она будет жить отдельно. Что мы будем очень редко видеться или вообще никогда. Как ей объяснить? Поймет ли? Встанет на мое место?

Знаете, вспоминая прожитые годы, я осознал одну вещь. Я никогда и никого не любил так сильно, как ее. Никогда не желал получить чей-то отклик, взгляд, улыбку. А в ней нуждался. В моей девочке, которая сверкала медовыми глазами при каждом удобном случае и супилась, если ее что-то не устраивало.

И она в любой роли была хороша. Красива. Неудержима.