Миллиардеры везения

Пит Махно держал за окровавленное ухо ее отца, с лица которого также стекали струйки крови, и тихим шипящим голосом говорил:

– Ты, отпрыск гадюки, мы спалим твой гнилой барак и изуродуем твою дочь, если ты не кажешь, почему у этого пройдохи в кармане оказалась твоя визитка.

Другой свободной рукой Пит показывал на двух лежащих на полу людей, которых, по-видимому, и принесли завернутыми с собой головорезы.

Когда она сквозь стоявшие в ее глазах слезы взглянула пристальней на человека, на которого указывал главный, то ее пронизало как бы электрическим зарядом молнии. Рядом со странного вида интеллигентным средних лет человеком, мешком лежавшим с остекленевшими глазами на полу, находился… ее Святослав. Голова его была запрокинута, остановившиеся глаза не выражали ничего. Казалось, он находится в летаргическом сне с открытыми глазами. Пит Махно резко ударил ее отца кулаком в живот и пригнул его лицо к лицу молодого человека на полу.

– Кто это, шестерка? Кто это, шестерка? Ты скажешь, или я превращу тебя в кровавую котлету? И никакие адвокатские заслуги не помогут тебе… «Сообществу Первых Лиц» не нужны грязные свиньи, работающие на две стороны. – Пит Махно еще раз резко ударил ее отца в живот. Тот ойкнул, согнулся и упал навзничь. Пит Махно пнул его и приказал своим:

– Всё и всех здесь сжечь! Находим филиал и возвращаемся.

Хорошо, что Маша знала английский. Иначе бы она не поняла ни слова. Голос у Пита был резкий, не терпящий возражений. Больше Маша ничего не слышала и не видела. Нервы были на пределе возможного, она потеряла сознание и рухнула около двери.

Группа мужчин выходила из комнаты, и звук рухнувшего тела никто не услышал. Очнулась Маша от едкого запаха дыма. Дым распространялся как вездесущий дух по всему дому и не оставлял никакой надежды на спасение. Маша резко выбежала в коридор и увидела, что первый этаж весь полыхает огнем, к тому же крыша трещала от языков пламени, вылизывавшего с тщательностью суки, которая ласкает своих новорожденных щенят, весь дом почти целиком. Маша, сотрясаясь от рыданий, вбежала в комнату, где валялись три человека, и обезумевшими руками, воя как волчица, стала трясти по очереди лежащих мужчин. Отец не отзывался, он был мертв. Еще один мужчина, по-видимому, тоже. Святослав, казалось, тихо постанывал. Она начала трясти его, но безрезультатно. Она целовала его, гладила, каталась по его лицу своей маленькой головой и вдруг одним судорожным движением смахнула с его затылка вколотый маленький шарик-капсулу. Сильное химическое вещество тут же прекратило свое убийственное дело.

* * *

С того момента, как ко мне подошли отделившиеся от группы трое мужчин и начали задавать на ломаном русском языке абсолютно глупые нелогичные вопросы, причем хором, а затем один из них, оказавшийся у меня за спиной, что-то вонзил мне в затылок, и до сего момента, прошла, наверное, целая вечность. Все это время я был в почти бессознательном состоянии, и только мой сопротивляющийся коме дух смутно фиксировал смену звуков и запахов вокруг меня. И тут совершенно отчетливо и ясно я увидал перед собой заплаканное лицо Маши и осознал ее грудной срывающийся голос:

– Я люблю тебя… Очнись… Что же ты не слышишь!..

Постепенно вникая в суть слов, я, наконец, выдавил:

– Почему все горит? И что такое «люблю»? Это что, игра? И почему Иван Семенович… – Я осекся. От двух мужских тел рядом со мной не исходило никакого жизненного флюида. Это были окоченевшие трупы. Дом горел. Надо было действовать.