Миллион миров с тобой

И он прав. Какое бы существование мы вели после этого, оно будет украдено у других «я», у других миров. Неужели я навсегда лишу Валентину её настоящих родителей? Или заставлю Военную вселенную отказаться от её жизни, чтобы я могла вести её вместо неё? Решимся ли мы, принять одно альтернативных «я» навсегда или украсть недели или месяцы у других? Побег из этого измерения без всякой надежды вернуться домой превратит нас в паразитов.

Я не хочу умирать. Но я отказываюсь жить, если ценой будет предательство того, во что я верю и кого люблю.

По крайней мере, я ещё раз увижу Пола перед концом.

Он поворачивается, чтобы посмотреть на лихорадочную деятельность на радужном столе. Он не делает ни малейшего движения, чтобы присоединиться к ним. Вот тогда-то я и понимаю.

— Пол, они смогут вовремя построить стабилизатор?

— Нет.

И тут начинается настоящее землетрясение. Мы все визжим или кричим, и все падают на пол, кроме Джози, которая уже была там. Крики снаружи заставляют меня задаться вопросом, что происходит с небом, или земля раскололась, чтобы показать ещё один момент чистого ада.

Пол подползает ближе и тянется ко мне. Вот оно. Мы поцелуемся на прощание и умрём в объятиях друг друга.

Вместо этого он хватает мою Жар-птицу, и я вспоминаю о нашем единственном шансе.

— Связь Жар-птиц! — я кричу сквозь грохот падающих тарелок и рёв автомобильных сигнализаций снаружи. Ещё в Московской вселенной он сказал, что это может сработать в экстренном случае. Никогда ещё не было такой чрезвычайной ситуации, как эта. — Это спасёт нас, не так ли?

— Может быть, — говорит Пол, начиная прилаживать их друг к другу.

— Может быть?

— Я дал бы тридцать четыре процента шанса на успех.

Боже.

— Сделай это.

— Будет очень больно, — Пол говорит это не для того, чтобы дать мне шанс отступить. Он уже перестраивает мою Жар-птицу и свою, работает быстро, потому что мы оба знаем, что другого выхода нет.

Наш потолок трансформируется и мерцает, а затем, кажется, тает, открывая грозовое небо над головой. Джози начинает кричать. И Пол собирает наши Жар-птицы вместе.

Это как удар молнии. Чистая боль кипит во мне, такая мучительная, что я даже не могу дышать. Я никогда не чувствовал такой боли, похоже на напоминание, но напоминание заканчивается через секунду, а это продолжается и продолжается.

Пол содрогается в той же агонии. Но он тянет меня в свои объятия, цепляясь за меня, как будто я могу спасти его. Слёзы застилают мне глаза. Весь дом разваливается на части, или, может быть, измерение, и, конечно же, это конец.

— Я люблю тебя, — я прижимаю его ещё ближе, благодарная за возможность сказать это ещё раз.

— Я тоже тебя люблю, — он прижимает меня к своему сердцу.

Если таков наш конец, то пусть он наступит.

В этот момент свет окружает нас, сверкая ярко, как солнце, и огромная дрожь энергии проходит через моё тело. Это похоже на глаз циклона в моём сердце, который туго обвивается и тянет меня внутрь. Этот вихрь причиняет боль больше, чем всё остальное. Я цепляюсь за Пола ещё отчаяннее, желая остаться целой и невредимой. Чтобы остаться с ним. Остаться в живых.

Затем всё… прекращается.

Боль исчезает. Дрожь утихает. Потолок — это всего лишь потолок. Несколько долгих секунд мы лежим, не доверяя собственным ощущениям.

Надежда, отчаяние и смятение сталкиваются, затуманивая мои мысли, когда я цепляюсь за Пола. Он выглядит таким же удивлённым, как и я. Но молчание продолжается, и тишина длится до тех пор, пока я не начинаю думать, что она может длиться вечно.

— Мы сделали это, — шепчу я. — Разве не так?

Выражение лица Тео медленно переходит от недоумения к улыбке.

— Либо так, либо загробная жизнь гораздо более приземлённая, чем рекламируется.

Пол вздыхает с облегчением.

— Мы сделали это.

Джози и папа начинают смеяться от радости, у них одинаковое сумасшедшее кудахтанье. Я тоже должна была бы смеяться, или подбадривать, или прыгать от безумного ликования. Но я всё ещё слишком ошеломлена, чтобы чувствовать что-то, кроме удивления.

Тео скользит к нам с ухмылкой на лице.

— Маленький брат, что ты только что сделал? Покажи мне эту безумную сексуальную науку.

Пол садится, таща меня за собой. Теперь я вижу, что мама уже поднялась на ноги и деловито возится со своей Жар-птицей. Я пытаюсь сесть самостоятельно, но я неуклюжа и медлительна, ночной вор задерживается в моём организме, и мои мышцы дёргаются после сильной боли.

— Мама? Что это?

— Главный Офис. Мы должны быть уверены, что они не попытаются снова, — мама щурится на показания приборов.

Они этого не сделают, а Ведьма может.

— Они ведь не были уничтожены, не так ли? Потому что наша история не переписалась.

— Вот именно, — говорит папа. — Я думаю, они сами себя изолировали. И похоже, что твой двойник запечатан там вместе с ними.