Миллион с Канатной

Скандируя непонятные лозунги, толпа шла по улицам города, разбивая камнями витрины. Кое-где в первых схватках пролилась кровь. Патрули белых офицеров проигрывали разъяренным рабочим, жителям предместий, всем тем, кто выплеснулся на улицы в жажде разрушать.

Именно таким — разбитые витрины и разъяренные люди — Володя с Аленой и увидели центр Одессы, когда, остановив пролетку посреди Дерибасовской, они поневоле смешались с толпой.

— Надо уходить, — загораживая собой девушку, Сосновский потянул свою спутницу к ближайшей подворотне. В этот самый момент с ними поравнялись человек десять молодых парней, вооруженных дубинками, камнями и самодельными пиками. Крича нечто непонятное, они шли во всю ширину улицы. Кто-то запустил в витрину ближайшего ювелирного магазина несколько камней, и до Володи с Аленой долетели мелкие осколки стекла.

— Зачем? — оттолкнув Сосновского, его спутница смотрела на все происходящее восторженными, горящими глазами. — Всю жизнь мечтала посмотреть на баррикады! Идем!

— Какие баррикады? — В тот момент она показалась Володе просто дурой, и он уже жалел, что связался с ней. — Ты что, не понимаешь? В городе побоище! Хочешь случайно получить камнем в башку?

— Я всю жизнь мечтала сыграть героическую роль! — Схватив Сосновского за рукав, Алена потащила его по улице. Ему не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней.

— Какую героическую роль? Что за бред? — Володе начинало казаться, что он сходит с ума, и немудрено — обстановка вокруг словно способствовала сумасшествию.

— Я мечтаю быть актрисой, а не работать в вонючей газетенке! Ну ничего, скоро газетенке хана! — кричала Алена и продолжала бежать по улице вниз, не боясь даже звуков выстрелов, которые вдруг с пугающей ясностью донеслись из ближайшего переулка.

— Что это значит? — насторожился Сосновский.

— Когда придут красные, а они придут в ближайшие месяцы, они закроют все газеты в городе. И откроют свои.

— Откуда ты знаешь?

— А кто, по-твоему, провоцирует беспорядки в городе? Смерть какого-то нелепого мальчишки тут ни при чем! Это красные кинули клич поднять шум! Они на подходе! — скороговоркой выдавала информацию Алена, продолжая ввинчиваться в толпу. — Красные закроют газетенки, но откроют новые театры. Они обожают героические роли. И я наконец-то стану актрисой!

Толпа окружала догорающую кондитерскую на Ланжероновской — место, с которого начались волнения. Послышался стук лошадиных копыт. С Дерибасовской на Екатерининскую завернул отряд всадников. Нарядные мундиры с позолоченными эполетами, выглядящие, как на параде, отчетливо диссонировали с облаком пыли, гари, мусором. На белоснежных, упитанных лошадях восседали нарядные сытые мальчики с набриолиненными прическами. На разгон уличных беспорядков они выехали одетые с роскошью — как будто собирались в модный кабак.

Володе захотелось закричать, остановить этих мальчиков, но было поздно. Отряд врезался в толпу. И тут же мускулистые, грязные руки рабочих схватили за узду лошадей и начали останавливать их на ходу. Ржание животных смешалось с людскими криками. В ход пошли камни, палки, молотки. Нарядных мальчиков стаскивали вниз, на каменные плиты мостовой, били палками и камнями, превращая в кровавое месиво. Не научившиеся сопротивляться, парализованные ужасом перед этой стихийной, страшной силой, они погибали жуткой смертью. По ложбинкам между камней потекли кровавые ручейки.

Несколько всадников, находившихся в самом конце отряда, пытались развернуться и уехать назад. Но толпа окружала как снежный ком, отрезая пути к отступлению, — так смертоносные волны шторма, выйдя из берегов, заливают вокруг все живое, не давая ни малейшего шанса уйти, спастись от этого вихря хаоса и разрушения.

— Бей их, робяты! Суки нафордыбаченные! Кружева нацепили на тухесе! Бей!..

Где-то далеко были слышны выстрелы. Сбившиеся в кучку, спешившиеся солдаты отпускали лошадей, которые, взвившись на дыбы, пытались перескочить через подобие баррикад, сооруженных из ящиков и камней.

Как завороженная, бешеными глазами Алена, пробившись в первые ряды, смотрела на расправу над всадниками, и ноздри ее трепетали от запаха крови, как у первобытного дикаря. Превратившись в дикое животное, возбужденная страшной силой этого кипящего людского моря, она излучала такую же дикую энергию, какая шла от толпы. Зрачки ее были расширены, узкие обескровленные губы трепетали, а ноздри, раздуваясь на запах крови, вызывали ассоциацию с хищником, рвущим до крови настигнутую, долгожданную добычу. Зрелище усиливалось клочьями черного дыма, поднимавшегося в воздух, словно страшная декорация пожарища была не фоном, а важным действующим лицом.