Миллион с Канатной

Ее всегда поражали новые стороны прежде знакомого мира, которые она неожиданно открывала для себя. В облаву попали люди, живущие, в основном, за гранью общества, — торговки, проститутки, воровки, мошенницы всех видов и сортов. Эти женщины находились вне морали, вне добра. Но именно они с такой трепетностью относились к тому, что никак не могло появиться в их жизни — к будущему материнству, проявляя гораздо большую чуткость, чем так называемые приличные женщины из общества. Таня вдруг вспомнила тюремные рассказы о том, что в тюрьме никогда долго не живут убийцы детей. Если женщина попадает в тюрьму за убийство ребенка — своего или чужого, не важно, ее быстро убивают сокамерницы, инсценируя самоубийство. С детоубийцей расправляются по женским тюремным законам. Она никогда не доживает до конца срока — потому что женские законы тюрьмы могут быть более жестокими, чем мужские.

Для этих женщин, опустившихся на самое дно и растерявших в своей жизни все возможные правила приличия, материнство было святостью, и эту святость возносили на пьедестал, словно поклоняясь тем женщинам, которые могли сделать то, что уже не могли они, — родить. Даже несмотря на всю свою воровскую славу, Таня была в полной безопасности в камере, в тюрьме, — под защитой этих женщин, снявших с себя пальто и платки в ледяной тюрьме, чтобы поудобней ее усадить.

— Да ты бледная, на тебе лица нет, — забеспокоилась Фаня, — эй, а ну воды надо!

Тут же принялись стучать в дверь и требовать воды. Вода появилась скоро — к огромному удивлению Тани. Охранник просунул полную кружку, и Тане действительно стало от воды лучше, от ледяных глотков прояснилась голова.

— Где твой муж? Как ему сообщить? — беспокоилась Фаня.

— Как тут сообщишь, — Таня пожала плечами, — потеряла в этой толпе.

Несмотря на отношение этих женщин, она все-таки не решалась сказать, что никакого мужа у нее нет.

Сколько времени прошло, она не знала. Но тут с грохотом распахнулась дверь.

— А ну выходить, сучки! — зычно рявкнул охранник в толпу перепуганных женщин. — Все во двор!

Таня вышла вместе со всеми. Их гнали солдаты со штыками наперевес, будто они были какие-то бандиты. В тюремном дворе их выстроили в шеренгу. Толпу сковал страх. Слишком много страшных слухов ходило об этом месте. И каждая женщина с замирающим дыханием словно ждала своего приговора.

На земле плотным слоем лежал снег. Было страшно холодно. Таня поплотней запахнула пальто, завернулась в шаль. Все это скрыло ее выступающий живот, и теперь она ничем не отличалась от остальных.

Громко что-то стукнуло, похоже, распахнулись какие-то ворота. Раздались гулкие шаги. И вскоре перед ними появилась группа людей. Впереди всех шел белобрысый толстяк, какой-то скособоченный. Он широко улыбался во весь рот, но Таня увидела, что у него совсем не доброе лицо. Судя по всему, это был весьма лицемерный и опасный человек, от которого нельзя было ждать ничего хорошего. Очевидно, это почувствовали и остальные женщины. А потому все притихли и застыли в напряженном молчании.

Толстяка окружала группа солдат. Внезапно они расступились, и... Тане вдруг показалось, что у нее остановилось сердце. За спиной толстяка был Володя Сосновский! Она не поверила своим глазам! Но это был действительно Володя. И тут она машинально сделала шаг вперед.

Его глаза скользнули по ее лицу. Было видно, что он сразу ее узнал. Но на лице его отразилось уже знакомое ей отвращение. Отвращение, полоснувшее ее словно по сердцу ножом...

Таня задрожала. Она поняла, что сейчас потеряет сознание. Это отвращение на его лице ее убило полностью — она всерьез испугалась, что вот так, без чувств, рухнет бесформенной глыбой на снег. Но лишь одна мысль придала ей сил, мысль, возникшая оттого, что она слишком хорошо знала Володю: эту потерю сознания он посчитает фальшивой, и она вызовет в нем еще больше отвращение. Поэтому, собрав всю себя, Таня продолжала стоять, не обращая внимания на боль.

Толстяк выступил вперед, окинул женщин доброжелательной, светящейся улыбкой и мягко, словно говорил приятные для них слова, произнес:

— Ну что, чмары? Кто к стенке хочет? — и продолжал улыбаться.

Всё вокруг сковала застывшая тишина.

И тут его голос переменился. Зазвучал злобно и резко:

— Так, кто видел, как Японец бомбу в ресторан бросил? Кто скажет, что видел, и это Японец, — отпущу нахрен. А кто не видел — ту к стенке! Вон туда, на задний двор! И не шучу я, бабочки! С вами, чмарами, без всяких шуток! Так что вы мне скажете?

— Ты... да при чем тут Японец? Красные твои шкуры людей замочили почем зря! Ты... — громко выкрикнула одна из молоденьких проституток, и было страшно слышать, как хорошенький накрашенный рот изрыгает слова из лексикона опустившегося портового грузчика.

— Самая умная, значит? — осклабился толстяк.

— Да пошел ты... — не остановилась проститутка.