Миллион с Канатной

Грачу Таня сказала, что в ресторане они будут воровать камни. Надо же было что-то придумать! Но Грач воспринял ее слова всерьез. Он бесконечно ерзал на неудобном сиденье и время от времени задавал неудобные вопросы. В отличие от Коцика и Топтыша, которые вопросов не задавали вообще.

— А камни где? За шо брать? За как? — суетился Грач, и Тане захотелось стукнуть его бутылкой вина, которую, расщедрившись, он заказал. После очередного вопроса Таня уже хотела ответить что-то резкое, как вдруг к их столику приблизился какой-то мужчина, нетвердо стоящий на ногах, и хлопнул Грача по плечу.

— Это шо, ресторан? Вот раньше было... Есть за шо вспомнить... А тут развели бодегу...

Мужчина обернулся, и Таня с ужасом разглядела, что это Багряк — авторитетный вор, который был на сходе. Но, к счастью, он ее не узнал, потому что вообще не всматривался в нее. К тому же Багряк был слишком пьян. И даже если бы очень хотел, все равно не смог бы ничего разглядеть.

— Шо, работа? Здеся? Да здеся не публика, а одни задохлые швицеры! — Не дожидаясь приглашения, Багряк уселся к ним за столик, и Таня едва не застонала от злости.

— Слышь, камни где? — не смущаясь присутствием Багряка, снова заерзал Грач.

— Эх, камни! Шо ты за камни знаешь, сопливый! — неожиданно встрял Багряк. — Вот я в свое время брал так брал. Одни «слезы Боженьки» чего стоили! Эх, не было равных Японцу! Великий был человек! Сам Боженька за ним плакал. А теперь...

Таня навострила уши. Уж что-то больно интересное показалось ей в этих странных словах.

— Что за слезы Боженьки? — спросила она.

— Белые. И каждый не меньше, чем с ноготь. А сверкали как... Ух, как сверкали... — вздохнул Багряк.

— Бриллианты? — догадалась Таня, вдруг вспомнив, что настоящий Японец питал слабость именно к этим камням.

— Их из иконы святой вынули, чтобы в Париж отправить. А Японец по дороге хотел перехватить. Страшно было... Я накануне в церковь ходил... Под иконой крестился... Японец ведь ни в Бога, ни в черта не верил, Зайхер тоже. А Фараон — тот вообще на идолов дохлых смотрел. Потому-то я свою долю тогда забрал, а они в катакомбах, под землей, спрятали. Безбожники...

Все в душе Тани замерло. Японец, Зайхер, Фараон! Спрятали свою часть добычи в подземелье, в катакомбах! Выходит, между ними была какая-то особая связь? Выходит, они не просто были близко знакомы с Японцем? Сердце Тани забилось в груди.

— Так это они с Японцем на дело ходили? За камушками? — приступила к допросу она. — Зайхер, Японец, Фараон и ты?

— Ну да... — Багряк икнул. — И еще один был... Странный... — он снова икнул.

— Чем странный? Как звали?

— Не было у него имени. Японец сказал: он бывший поп. Потому и хотел забрать «слезы Боженьки». Странный... Имени я его не знаю. Он без имени был. Я его здесь видел. Он здесь, на улице стоит. Потому и вспомнились мне «слезы Боженьки», — из пьяного Багряка слова лились беспрерывным потоком, и Таня возблагодарила высшие силы за этот подарок судьбы.

— Где же вы камни брали? Где это было? — допытывалась она.

— В порту. На лодке. А потом спрятали их под землей. Они спрятали. А я забрал. И пропил... — тяжело вздохнул Багряк.

— Где они спрятали?

— Там ход под обрывом есть. И этот нас туда завел... Этот... как его... Эдик... Он знал катакомбы. Внук его Додик был при Японце. На шухере стоял.

— И тот бывший поп с вами был?

— Японец его с собой не взял. Не доверял ему.

— А где камни сейчас?

— Под землей. Они там лежат. До лучших времен схованы. Японец был хитрый черт.

— А ты знаешь, где искать?

— То-то и оно, что не знаю! Зайхер и Фараон знали — но где они сейчас? Додик, внук Эдика, тоже знал. Да только сгинул с земли одесской. Искал его, да ни за шо не нашел. А Зайхер с Фараоном того... Им «слезы Боженьки» уже без надобности. Над ними живой Боженька плачет. Над босяками.

— А этот страшный, поп?

— Он же черт! — Багряк испуганно перекрестился и понизил голос. — Кто же черта о чем спрашивает? Черт завсегда черт! Душу выест за косточек. Нет, я ни за какие камни с ним больше не заговорю. У меня от него мороз по коже.

— Багряк, может, ты за него еще что вспомнишь? — не унималась Таня.

— И не спрашивай даже! И знать за то не хочу.

В этот момент по залу разлилась яркая волна серебристого звука, и Таня увидела на сцене Кирсту. В белоснежном вечернем платье с блестками она ничем не напоминала ту опустившуюся наркоманку, с которой Таня разговаривала. Кирста была прекрасна! Ее высокий голос казался серебристым. В нем были бархат и страсть, и на какое-то мгновение Таня забыла обо всем на свете, даже рассказ Багряка.

Но в глаза ей вдруг бросилась важная деталь — локтевые сгибы Кирсты закрывала плотная шаль из блестящей ткани, и это означало, что прекрасному голосу скоро суждено кануть в вечность. Недолго осталось ему звучать...

Эта печальная мысль вернула Таню к действительности, и она повернулась к Багряку.

— Давно это было? Давно с Японцем брали камни?

— Давно, — Багряк закатил глаза, — до войны. До красных. До этого всеобщего хипиша. До того, как с ног на голову, жопой кверху весь мир, как спичечный коробок... Хрусть под ногой — и всё...