Миллион с Канатной

— Нет, конечно! — воскликнула дама. — А зачем? Эдик был нужен воровскому миру. Кто, как не он, знал катакомбы? Уличные короли ценили таких людей. Нет Эдика — нет проводника. Путь в катакомбы закрыт.

— Он водил туристов?

— Приезжие мало интересуются катакомбами, — дама покачала головой, — Эдик водил в катакомбы тех, у кого был там свой интерес.

— А как узнавали о нем?

— А как узнают в Одессе? Все друг о друге всё знают. Когда надо найти человека, сразу молва. Так со всем. Одесса такой город. Этого совершенно нет в Киеве, к примеру. Там по-другому. Но Одесса такой город, где все знают о всех.

— Это так, — кивнул Володя, который уже стал понимать эту особенность одесского сарафанного радио, абсолютно необъяснимую для всех других городов.

— В тот день они пришли в три часа ночи. Постучали в окно — мы ведь живем на первом этаже. Позвали Эдика. Он вышел. А потом вернулся и сказал, что есть клиенты. Им срочно нужно в катакомбы на Канатной, в районе Карантинной гавани.

— Вы их видели? Сколько их было?

— Двое. Одного я запомнила очень хорошо. Подглядела в окно. Красивый мужчина. Высокий, статный. И говорил вежливо, в отличие от второго. Но я боюсь из-за того, что Эдик мне сказал, кто они... — дама понизила голос. — Это были представители большевистского подполья. Они были... красные...

Глава 19

Певица Кирста и сексуальные странности лже-Японца. «Слезы Боженьки». Взрыв в «Белой акации». Чудесное спасение Тани

Тусклые лучи холодного зимнего солнца упали на разобранную постель. Несвежие простыни свешивались к полу. Но для Кирсты даже это тусклое подобие одесского солнца было слишком жарким. На ее бледном лице появилась болезненная гримаса. С трудом встав с мягкой постели, Кирста тщательно задвинула штору. Тело ее было болезненно худым. Тощие ребра, впалые бока просвечивали сквозь грязную комбинацию. Острые колени были настолько худы, что моментально вызывали ассоциацию с какой-то неизлечимой болезнью.

Таня подумала, что Кирста уже очень давно сидит на кокаине. Этим объяснялась и ее болезненная худоба, и нервное подергивание ноздрей, от которого по ее некогда красивому лицу пробегали быстрые и мучительные судороги.

Кирста была латышкой. По-русски она говорила плохо, с акцентом. Непонятно, как она попала в Одессу, объяснить этого она так и не смогла, многие судьбы перемешала, выбросила из жизни, как лишние тузы из карточной колоды, беспощадная, бессмысленная война. Это был нежный и хрупкий цветок Балтики, зачахший под палящим одесским солнцем.

Таня с горечью смотрела на Кирсту, не узнавая ту изящную, хрупкую девушку, с которой познакомилась много лет назад. Она начинала уличной на Дерибасовской. Таня познакомилась с ней в компании Лизы, Иды и Цили, как только переехала с бабушкой на Молдаванку. Но, в отличие от благородной Лизы, Кирста плохо сходилась с людьми: она была мелочна, скупа, надменна. И все время стремилась уйти с улицы. Постепенно она перешла в заведение высокого класса. Все девушки диву давались, как ей это удалось — обычно заведения не брали к себе уличных.

А потом Кирста стала петь. У нее обнаружился довольно неплохой голос. Она стала выступать в ресторанах и пользовалась успехом у публики. Кирста могла бы стать настоящей звездой, если бы... Если бы не кокаин.

Кокаин и привел ее в заведение Берты, где она арендовала комнату — своего жилья у нее никогда не было. Кирста все еще пела в ресторанах, а в свободное время обслуживала клиентов заведения Берты. Так было до последнего времени, пока у нее не появился один постоянный клиент. Несмотря на то что он приходил редко — не чаще раза в две недели, Берта не решалась выпускать Кирсту к другим.

Клиентом Кирсты был лже-Японец. А рассказал об этом Тане Витька Грач. Ей пришлось приложить для этого немало усилий. Никого еще она не обхаживала так, как этого приблудного Витьку Грача!

Сама же Таня выглядела прекрасно. Беременность пошла ей на пользу. Она расцвела — стали лучше кожа, волосы. И у нее был совсем маленький живот. Настолько маленький, что легко прятался под пышной юбкой.

— Девчонка у тебя будет, помяни мое слово! — предрекала Циля, которую беременность Тани привела просто в щенячий восторг. Сама она не могла иметь детей. Это были издержки Цилиной профессии и ее страшное горе. Именно поэтому она окружила Таню повышенной заботой и ворковала над ней так, как никто и никогда.

Таня по-прежнему жила у Цили, к которой переселилась и Ида с малышкой. Ида так же сдувала с Тани пылинки. Виктор, муж Цили, был настолько хорошим человеком, что с радостью принял под своей крышей и сестру жены с дочкой, и Таню, и не думал никуда отпускать.