Миллион за теорему!

Перед глазами снова встала страница с чёрно-белым портретом бородатого человека в профессорской мантии. Портрет она видела чётко, а вот синие чернильные значки на полях казались размытыми, как на плохой фотографии.

…А тут что? А может, всё-таки…

Нет. Слишком много всего произошло за последние три недели, на неё обрушилась лавина информации – одни тригонометрические формулы чего стоят! Волшебная формула, которую она знала наизусть, полиняла и исчезла – словно кто-то стёр её мокрой тряпкой.

* * *

Тихо было в зрительном зале и на сцене. Не скрипел мел по доске, словно там, за доской, и не было никого.

Отрешённо смотрел на пустую сцену Стив. Профессор Берринг хмуро следил за едва заметным движением минутной стрелки на настенных часах. Даже журналисты сидели молча, спрятав блокноты.

Тридцать пять минут ожидания – такой огромной паузы в спектакле не допустил бы ни один, даже самый смелый режиссёр. Однако зрители следили за пустой сценой так, словно на ней кипели страсти и решались судьбы героев.

За пять минут до срока за доской завозились. Что-то он там всё-таки пытается изобразить, этот чудик из провинции. Неужели не понимает, что на этой формуле не такие зубры поломали клыки?

Ме-е-едленно переворачивается доска. Без победного стука и скрипа. На доске – слова, записанные в столбик, как стихотворение. А может, это и есть стихотворение?..

Профессор Берринг поднёс к глазам театральный бинокль.

– Нич-чего не понимаю… – пробормотал он, передавая бинокль Стиву. – Какая-то Глория… прекрасная…

И вдруг…

Сразу ДВА вето! Два знака несогласия – один в партере, другой в королевской ложе.

– Это не ТОТ мальчик!!! Не Арон Кросс! – на весь зал кричит учитель, размахивая «запретительной» деревянной палочкой с решёткой на конце. – Это подлог!

– То есть как «не тот»? – хотел спросить профессор Берринг, но опоздал, потому что на учителя набросились журналисты.

Вопросы посыпались со всех сторон:

– Это правда не ваш ученик?

– Вы его не знаете?

– А кто же он?

– А где настоящий Арон?..

Распорядитель изо всех сил звонит в колокольчик.

– Господа, господа!.. Прошу вас! Извольте соблюдать порядок…

– Кто ты, мальчик? – взволнованно спрашивает молодая, очень красивая женщина с крохотной сияющей короной в высокой причёске. – Откуда тебе известно это стихотворение? Оно прозвучало всего один раз… очень давно. И больше нигде… никогда…

Бекки оборачивается на голос, растерянно пытается ответить на первый вопрос, но за первым следует второй и третий.

– А ты не помнишь конец? «Потому что…» – а дальше?

Запинаясь, Бекки отвечает на этот последний вопрос – просто потому, что он последний. И потому что после него возникла пауза.

– Я… я не знаю конца, но… Но я могу прочитать… если позволите.

Не дожидаясь разрешения, она нырнула за доску.

Зрители молча ждут. Никто не понимает, что происходит, и напрасно распорядитель делает вид, что всё идёт как надо.

Пауза длится недолго.

Не успела минутная стрелка перескочить на следующее деление, как раскрасневшийся дуэлянт появился на сцене. В руках у него большой конверт. Тот самый, полученный от Леона как дополнение к неразрешимому заданию. «Здесь – ответ на мой вопрос, – вот что сказал Леон, вручая ей конверт. – Вряд ли тебе это поможет, но так будет по-честному».

– Я сейчас… Я быстро… – бормочет Бекки, вытаскивая плотный лист бумаги.

Все двадцать пять минут, пока она стояла за доской, пытаясь вспомнить «формулу Хеопса», зашифрованное письмо Румбуса пролежало на столе. Всё равно в нём нет настоящей формулы! И Леон не мог этого не знать. Поэтому и сыграл в благородство – швырнул ей бесполезную «подсказку».

Стихотворение про прекрасную Глорию она записала на доске в последний момент, по памяти. Вдруг «услышала» негромкий голос Барда, небрежные аккорды, похожие на вздохи…

Бекки поднесла к глазам плотный лист. И сразу поняла, что это копия. Не та бумага, ничего сверху не обрезано. И первых строчек, естественно, нет. Зато остальные значки, кажется, верные. (Не мог же Леон и тут сжульничать и подсунуть ей абракадабру!)

– Я сейчас… подождите… – повторила она, записывая на доске в ряд числа от одного до двадцати. А под ними – бессмысленный набор букв, которые на глазах у всех начали складываться в слова.

Первый ряд, за ним – второй и третий… Простые числа она подчеркнула, а значки под ними обвела.

Когда она перешла к третьему ряду, многие в зале уже поняли, в чём тут дело, и хором подсказывали следующие буквы.

…расавица Глория,
Смотрит она в зеркала,
В глазах —
           одинокое море.

…Стихотворение вместо формулы? То самое, которое когда-то – давным-давно, пятнадцать лет назад! – вот так же записал вместо ответа легендарный парень по имени Кристоф. Все тогда решили, что Кристоф сам же и сочинил эти строчки – от отчаяния, от обиды! И что «принцесса Глория» – это нынешняя королевская дочь, а не её далёкая прапра… Никто тогда не понял (да и не мог понять!), что Кристоф, по сути, ответил на заданный ему вопрос – словами самого Эдварда Румбуса.