Миллионер

- Ничего себе, - проговорил водитель, укладывая сумки в багажник. - Он совсем... того... - и употребил словцо, которое так любят использовать воздушные ратоборцы, когда приземляются больно на копчик или какие другие части своего тренированного тела.

- Ему уже лучше, - отвечал я. - Не обращай внимания, Витек. Это он так переезжает, то есть перелетает, как гуси-лебеди. Живет своей жизнью и, возможно, счастливее нас.

- Счастливее?

- Во всяком случае, не знает, в каком говне мы гомозимся.

- Не, - покачивал квадратной головой с рыжим чубчиком мой новый товарищ. - Так жить... не за какие коврижки.

- У каждого свои коврижки, - позволил философский афоризм. - Ну, будем здоровы, - сказал соседке Петровне, вышедшей нас провожать. - Не волнуйтесь - мы ещё вернемся.

- Чего уж мне, - вздыхала сердобольная старушка. - Вы уж Илюшу-то не обижайте. Он - Богом помеченный. Нельзя блаженных обижать, - и перекрестила нашу машину.

Это я заметил, когда наш "жигуленок" запружинил на местных колдобинах, и посмеялся, вспомнив, как соседи поначалу застращались Илюшы, как чумы. А теперь такая любовь, заметил я, к помазаннику Божьему.

- Не, вроде нормально сидит, - посмотрел в зеркальце заднего обзора Витек. - Глаза-то какие синие?

- У кого? - не понял я.

Оказывается, у моего друга детства были глаза цвета васильковых летних небес. Илья полулежал на сидении и вполне здравым взглядом смотрел на плывущие кучевые острова с рафинадными архангелами.

У меня возникло странное чувство, что земной человечек общается с некими эфирными силами, нами невидимыми. А если наш Шепотинник действительно есть проводник этих сил? Мы же по причине ущербности своей не принимаем знака, данного нам свыше.

Не знаю, к чему бы привели меня подобные рассуждения, да начинался угарный город. Вместе с Витьком мы костерили "каскадеров" и "чайников", петляющих по столичным трассам, а Илюша вновь понес свою ахинею, как христарадник котомку.

Родной двор встречал привычным пролетарским духом - время тикало обеденное и, казалось, что все жильцы жарят картошечку, чтобы употребить её вместе со сдавленной в бочках заржавелой селедочкой и хлороформной водочкой.

- Вот так и обретаемся, Витек, - прощался с бывшим десантником, обменявшись телефонными номерами. - Это тебе не Кремово, брат.

- Кремовые пирожные вредно много жрать, - пожал мне руку. - Не пропадай, погранец!

- Если какая катавасия, - пообещал, - найду.

- Люблю полеты наяву, - засмеялся и, сев в драндулет, крикнул искренне: - Илюха, будь здоров!

Тот сидел на лавочке и был занят тем, что складывал разорванную газету, словно силясь восстановить прошлое. Естественно, на пожелание быть здоровым не обратил внимания, как нарумяненный покойник не проявляет интереса к добрым словам бывших сослуживцев-завистников спокойно спать вечным сном.

В квартире Илья повел себя нервно - принялся ходить по комнатам и бормотать абракадабру, из которой следовало, что здесь ему не нравится. Я решил не обращать внимания на его демарш, хотя желание заехать в лихое ухо появилось и крепло с каждой минутой.

По возвращению из кухни, где готовился обед, обнаруживаю все ту же картину: Илюша вышагивает по комнатам с лицом одержимого ходока, мечтающего о золотой медали, и недовольно бубнит:

- ... у времени в плену. Нет времени - нет плена. Пленники времени это не пленники эпохи. Какая эпоха? Эпоха смотрит своими глазами, сверкающими молниями. Она не хочет убивать, а только мучить, мучить! Для чего меня мучить, ты, злорадное неизвестное божество!..

- Хватить бредить и бегать, - гаркнул я, - олимпиец! Иди жрать!

Мой вопль привел счастливчика в чувство - он сник и послушно, как маленький ребенок, побрел в кухню.

- А, говорят, ничего не понимаешь, - соскребал в тарелки яичницу. Все понимаешь. Мозги напрягай - и порядок. Знаешь, как дрессируют зверей? Голодом, - и развил мысль примером из жизни цирковых мишек, которым давали мед только после того, как они научились выделывать танцевальные па, похожие на па мной упомянутого однажды балетно-клозетного балеруна.

Неведомо, понимал меня Илья или нет, однако свое не лепетал, а старательно заталкивал жареные куски пищи в перекошенный свой рот. Зрелище было на любителя - да я был профессионалом (по жизни), и поэтому никаких отрицательных эмоций не испытывал.

- Так, родной, - продолжил. - Я тебя люблю любовью брата, но это не значит, что позволю сидеть на моей шее и болтать ножками. Сейчас закуплю харча на неделю, дам тебе пазлы - и живи в свое удовольствие. А у меня своих проблем выше крыши и ещё выше. Понимаешь?

- У иного жизнь неудачна, - ответил мой друг детства. - Ядовитый червь грызет его сердце...

- Ты это о чем? - сглупил, позабыв, с кем имею дело.

- Так пусть он следит за тем, чтобы тем удачнее была его смерть.

- Ну, началось, - заскучал я. - Кто о чем, а мужик о бабе в бане.

- Слишком многие живут и слишком долго висят на своих сучьях. Пусть бы пришла буря и стряхнула с дерева все гнилое и проточенное червями.

- Красиво излагаешь, сукин сын, - заметил я. - А говоришь, дурак. Если ты такой, тогда кто мы такие?