Миллионер

С подвернувшимися работягами подсобки я добиваю две бутылки "Праздничной" и начинаю чувствовать себя куда легче. Праздник всегда с нами!

К черту всех и все! Весь сценарий нашей жизни уже прописан ИМ, и дрыгаться на веревочках обстоятельств, не имеем смысла. Нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Суждено угодить под звенящий трамвай, значит так оно и надо: пздц! Предназначено кирпичу упасть на дурную головушку ? пздц! Пристрелят - пздц со мной! Одним мифологическим чудаком на свете будет меньше.

Выпав из универсама, поплелся в родное гнездо № 19. Плевать, что там могу обнаружить гору трупов. Это не мои проблемы - это проблемы капитана Горкина. Я бы на его месте установил круглосуточный пост в квартире, чтобы не ездить туда-сюда и не жечь казенный бензин.

Вероятно, лишняя водка разжидила мои последние мозги и попорченную азиатскую кровь: окружающий мир освещался розоватым оптимистическим светом, и было впечатление, что смотрю на него через линзу, наполненную водой. Искаженные люди были милы, смешны и шарахались от меня, как от рогатого. Я пытался ловить их и орал нечто запредельное:

- Дорогие мои! Любите меня, как я вас люблю! Любовь спасет мир и всех нас, грешных!

Граждане, привычные к мстительному мату и повседневной ненависти, хотели, было вызвать "санитарный" транспорт из лечебницы имени Сербского, чтобы там мне, восторженному психопату, вправили мозговые извилины куда надо, да я передвигался ходко и непредсказуемо, как шаровая молния.

Правда, некоторые плутоватые соотечественники, решив, что сие положительное безобразие снимается скрытой камерой, скалились, точно дурочки, и тыкали пальцами в стоящие автобусы, где, по их мнению, прятались операторы.

Пьяному море по колено, и собаки не кусают, и трамваи не ходят, и кирпичи не летают по небу - это про меня.

Родной двор встречает счастливчика привычным мещанским покоем и отсутствием тел у помойки. Что радовало всех, в том числе и меня.

- Тетя Клава! Nо psrm! - поприветствовал сжатым кулаком дворничиху, как это делали антифашисты в далекой испанской Гренаде в 1936 году: мол, "no pasaram" - враги не пройдут.

Потом, отмахав оторопелым старушкам на лавочках, как это делают астронавты-космонавты по возвращению на родную планету, я неверным, но упрямым шагом совершаю марш-бросок на свой этаж, пятый, между прочим, господа хорошие. Марш-бросок - это когда каждую площадку берешь броском всего тела. О-о-очень неудобно!

Слава Богу, соседушко Павлов оказался дома, и я предстал перед ним, как лист перед травой. Павлин Павлинович открыл щербатый рот, где горбатилась хлебная горбушка:

- Выпустили?

- Впстли, - ответствовал я. - Клчи?

- Хорош, - пережевывал пищу и переживал. - Давай уж открою, горе. Что случилось с лицом-то?

- Пздли!

- А Илюша-то где?

- Не зна!!!

Последнее, что помню, привычный запах родного клоповника и выцветившие обои коридора. Потом меня кружит, как на детской карусели, все быстрее и быстрее, и центробежная сила швыряет беспомощное тело в серый мешок небытия.

Сколько времени и где плутала моя нетрезвая и растрепанная в лоскуты душа, трудно сказать. Наверное, болталась в низшей пуст`оте мироздания, как в земной прорубе мотается кусок духовитого говна.

Во всяком случае, пробуждение мое было ужасно: во рту, точно в проруби, вместо головы - битое колено португальского форварда Фигу, а перед больными слезящимися глазами монокль вечности.

Прошуршав шершавым языком в штампованной пасти в поисках спасительного оазиса с озерцом и пальмами, я ещё больше разлепил глаза до состояния осознания настоящего. Лучше бы этого не делал!

Монокль вечности оказался дулом натурального пистолета ТТ. Вот такая неприятность: убегаешь от жизни, а она, сука, возвращается вот таким горьким ТТ-образным фактом.

- Ыыы, - заставил себя говорить. - П-п-пить?

- А жит? - посмеялся некто в туманном далеко.

Мне стало дурно и неприятно: говорили с кавказским акцентом, следовательно, мои оппоненты не понимали, как полыхает синим пламенем моя славянская душа, и ждать пощады от них не приходиться.

- Кто такие? - принудил себя задать вопрос, чтобы уяснить лучше, в каком концентрированной говняшке нахожусь. - Чурки-чебуреки, что ли?

Кажется, на меня обиделись? От злого удара пушкой-колотушкой моя несчастный котелок на плечах раскололся надвое - из него хлюпнула кровавая юшка.

Поймав губами томатный сок своего же организма, я взбодрился и заматерился в сиплый голос, мол, хватить садить по черепу, он у меня не общественный, суки позорные-волки горные!

То ли от удара, то ли по причине крепких и таких близких моей душе слов, я почувствовал некое облегчение: что вообще происходит?! Какая такая темная сотня атакует павшего свет молодца на его же территории?!

- Кто такие? - повторил вопрос. - Черные, что ли?

На этот раз относительно удачно: профилактический удар пришелся в челюсть. Значит, решил я, вопрос этот был ближе к истине.

- Кто такие? - выплюнул сгусток крови и ожесточения. - Ёп` козлы, что ли?