Миллионерша поневоле

Он бессовестный, бесчестный человек. Она не может и не должна… даже думать о нем. Но почему же тогда, черт возьми, думалось?!

Нет, надо позвонить маме и все ей рассказать. Такую ношу нести в одиночестве она не способна. Не настолько она сильна, чтобы выдержать все это в одиночку. Мама непременно во всем разберется сразу.

Разобралась…

– Мама!!! Ну что ты такое говоришь?! – Ольге на глаза навернулись слезы, такой разбор полетов ей был не нужен. О таком она даже в самых страшных своих предположениях не могла помышлять. – При чем тут Ксюша?!

– При том, что никто ее не убивал, дорогая. Тебе нужно успокоиться и взять себя в руки, – продолжила свою назидательную речь мама, методично постукивая пальцем по телефонному аппарату. Была у нее такая привычка, сопровождать свой менторский диалог постукиванием указательного пальца.

Перед этим она молчала долгих пять минут, слушая сбивчивый рассказ Ольги о постигшем их с Мишкой горе. Про Влада она рассказать ей так и не успела. И ни разу потом не пожалела об этом, потому что мама начала говорить ей страшные вещи про Ксюшу, подкрепляя при этом каждое свое слово разумным объяснением. Ольге сделалось жутко от того, что она ей говорит, и еще более жутко от того, что мать может оказаться права, как всегда.

– Она не могла!!! Мама, ты просто ее не знаешь!!! – Ольга нервно дернула за телефонный шнур и едва не свалила аппарат со своих коленок.

– Это ты так думаешь, дорогая, – спокойно парировала мать, продолжая постукивать пальцем. – Я уже давно для себя составила приблизительный портрет твоей подруги. Поэтому с твердым убеждением могу заявить тебе, что этот несчастный алкоголик ее не убивал. А как раз наоборот.

– Что наоборот?! Ну что ты такое говоришь?! Она не могла!!! У нее же есть Мишка!!! – Она начинала по-настоящему злиться на мать, но закончить разговор, сославшись на нехватку времени, тоже не могла. Она сама подняла мать с постели в половине шестого утра, теперь приходилось терпеть и слушать.

– У нее есть ты, дорогая, прежде всего. Она знала, что ты его не бросишь. К тому же ты слышала про состояние аффекта? – Не дожидаясь ответа дочери, она начала объяснять: – Это когда поступки или преступления совершаются в очень возбужденном состоянии, которое провоцируется…

– Мама! Прекрати! Я все знаю про состояние аффекта! – повысила голос Ольга, она терпеть не могла, когда мать начинала цитировать ей толковый словарь Даля. – Ксюше некогда было впадать в это самое состояние! Она же была на работе!

– Да, а после поехала домой за вещами. Она же собиралась?

– Да, собиралась. Но собиралась вместе с Мишкой, – выдвинула Ольга слабый довод, который совсем не являлся фактом.

– Ничто не мешало ей передумать. Как раз наоборот, умная женщина не потащила бы в дом ребенка, заведомо зная, что в доме может быть его отец в невменяемом состоянии. Ксюша умная женщина, – мать упорно не говорила о подруге своей дочери в прошедшем времени. – Она поехала домой одна. А там муж в состоянии, которое стало для него нормой с некоторых пор. К тому же еще и с пистолетом, который он неизвестно где мог взять и использовать непонятно как. Он же долгое время отсутствовал перед этим, так кажется?

– Да. – Ольга прислушалась к неясному шуму за дверью спальни и чуть понизила голос. – Он постоянно пропадал. А возвращался, как правило, в куда худшем состоянии, чем прежде. В этот раз все было по-другому. Он вернулся шикарно одетым, в прекрасном настроении и к тому же еще с подарками.

– Вот видишь, дорогая! Я права! – сразу обрадовалась ее мать и, на минуту прервав постукивание пальцем по аппарату, подавила невольный зевок. – Извини, я так рано не поднимаюсь… Так о чем мы с тобой?.. Ах, да! То, что ты мне сейчас сказала, еще раз свидетельствует в пользу этого бедняги. Леша не виновен в исчезновении твоей Ксюши. Скорее всего, она убежала, испугавшись того, что убила его. И сейчас где-нибудь скрывается. А Леша всего лишь жертва.

– Ма, ну я прямо не знаю… – Оля озадачилась, потом снова бросила короткий взгляд на дверь спальни. Шум оттуда стал ощутимее. Видимо, Мишка проснулся и теперь ворочается без сна, дожидаясь ее возвращения. – Если Лешка жертва, то откуда у него пистолет, да еще с глушителем?

– А вот этого я не знаю, – серьезно заявила мама. – Об этом было бы удобнее всего спросить у него, но раз он в бессознательном состоянии, это вряд ли возможно. Но это опять-таки объясняет многое. Первое – его рану на голове. Наверняка твоя подруга, испугавшись его с пистолетом в руке, приняла какие-то меры предосторожности. Может, он угрожал ей или что-то в этом духе… Н-да, пистолет, конечно же, все портит… Мне нужно подумать, дорогая. Сейчас еще очень рано, мысли путаются. И я опять-таки не знаю всех обстоятельств. Одно могу сказать с полным убеждением – с твоей Ксюшей все в порядке. Не переживай за подругу, собирайся на работу. Тебе нужно быть пособраннее, раз ты теперь на виду. Ты у меня молодец, дорогая! Я всегда знала, что толк из тебя будет. В личной жизни, правда, не все так складывается, как мне того хотелось бы… Но, думаю, у тебя все еще получится. Кстати, ты не помирилась с Александром?

О романе дочери с Сашей мама знала и всячески приветствовала развитие их отношений. Саша казался ей стабильным, серьезным и вполне способным содержать семью в нелегких теперешних условиях. Она не понимала, почему Ольге ее единственный и главный довод о том, что за ним она будет как за каменной стеной, не кажется серьезным. Она отметала любые возражения дочери, находя их романтическими бреднями.

– Ты любила Попова, что тебе это дало? – восклицала она, когда Ольга начинала свое вечное нытье о чувствах, вернее, об их отсутствии. – Кроме горя, ничего! А Саша…

И Сашины достоинства начинали возноситься до небес.

Когда мать так вот говорила о нем, Ольге и впрямь начинало казаться, что не все так плохо. Что пройдет какое-то время, и все изменится, и она привыкнет. Его неторопливость перестанет раздражать ее. Она стерпится с его внешностью, которую мать в свойственной ей манере мягко именовала неяркой. И даже тот факт, что ей не нравилось ложиться с ним в постель, не будет казаться ей столь пугающим. Но время шло, а ничего не менялось. Нет, рядом с мамой все было нормально. Но стоило Ольге вернуться к себе в городскую квартиру и снова увидеться с Сашей, как неприязнь липкой паутиной снова опутывала ее с головы до ног.

– Оля, что ты молчишь? Я, кажется, задала тебе вопрос! – мать слегка повысила голос и громче забарабанила по телефону. – Вы не помирились с Сашей?

– Я не знаю, как это называется, мам. Я попросила его о помощи, он откликнулся. Считать ли это перемирием или нет… Да мы и не ссорились особенно. – За дверью спальни раздался глухой стук об пол, и Мишкины босые ноги отчетливо зашлепали по половицам. – Кажется, ребенок проснулся. Мы будем собираться, мам. Я тебе перезвоню…

Трубку она положила с явным облегчением. Наверное, не стоило ей звонить. Теперь, когда мать все узнала, покоя Ольге не видать. Она начнет думать, анализировать, звонить ей каждый вечер и подолгу обсуждать возможные версии. А чего обсуждать, если ничегошеньки пока не ясно?! Оставалась, правда, призрачная надежда на милицию. Может быть, они что-то сумеют узнать? Не дураки же там сидят, в конце концов. За что-то же люди получают зарплату, звездочки на погоны, льготы и дотации от государства. Пусть иногда их методы не совсем казались ей приемлемыми, но это происходило, наверное, в полном соответствии с пословицей: лес рубят – щепки летят.

Они непременно должны что-то да выяснить. Пусть и была она в полуобморочном состоянии вчерашним вечером, когда металась из квартиры на улицу и обратно, все равно успела заметить, с какой профессиональной деловитостью подошли к делу приехавшие милиционеры. И понятых сразу, и перчатки почти хирургические на руки, и осторожность при перемещении по разгромленным комнатам – все это присутствовало. Потом даже фотоаппарат был со вспышкой и эксперт-криминалист, который особенно поразил Ольгу. Она-то по наивности полагала, что все это бывает только в кино. Всякие там чемоданчики с кисточками и растворами. Оказалось, что ошиблась. Был и чемоданчик, и усталый дядечка был, поглядывающий на нее сердито, словно это она виновата в том, что ему так смазали конец рабочего дня.

Нет, они точно что-нибудь да узнают. И уже сегодняшним днем Ольге об этом будет известно. Она попросила их о встрече в свой обеденный перерыв, хотя парни с погонами настаивали на раннем утре. Ольга уговорила, сославшись на чрезмерную занятость. На самом деле ей просто не хотелось отпрашиваться у Евгения Евгеньевича. В первый день своего нового назначения опоздала почти на полдня. Во второй отпрашиваться… Нет, не нужно доставлять ему еще большую радость, чем та, которую он испытал вчера, не обнаружив ее на рабочем месте. К тому же Влад снова начнет выражать недовольство.

Ох уж этот Влад!..

Ольга мгновенно поскучнела. До сего момента она лучезарно улыбалась Мишке, которого одевала в прихожей, сидя перед ним на корточках. А тут мгновенно все заныло внутри.

Что ей с ним теперь делать, с этим Владом?! Как поступить?! Его настойчивость была сродни атаке моторизированной бригады спецназа. С ходу быка за рога. И никакие ее проблемы его не волнуют, потому что он соскучиться успел. И про жену беременную как-то уж очень быстро позабыл. И если учесть, что накануне он сильно печалился о ее спокойствии, пугаясь огласки и все такое, то потом…

Потом, не особенно мучаясь угрызениями совести, быстренько побывал в постели у первой жены. Повысил в должности, настаивает на новом свидании. Что это? Дремавшие до поры чувства вновь пробудились ото сна и всколыхнулись с новой силой? Банально звучит и неправдоподобно. Нет, может, с кем-то это могло запросто произойти. С кем-то, но только не с ее бывшим мужем. Он не мог вот так в одночасье возлюбить ее с прежней силой. Позвольте, а с какой прежней силой, если он сказал, что и не любил ее никогда, как требовалось для счастливого существования под одной крышей. Тогда что ему от нее нужно? Что-то ведь было нужно, не напрасно же он все это затевал.

Кошмар! Мало ей забот с пропавшей Ксюшкой, так еще голову ломать над тем, что затеял Владик. Ей нужно так выстроить оборону, чтобы не попасться в расставленные силки. В чем, в чем, а в этом он был виртуозом! Как вчера припер ее к двери… Знал, мерзавец, что у нее в тот же миг коленки задрожат. Да он все про нее знает. Все, вплоть до того, что она до сих пор от него без ума. Или все напридумывала себе, одурев от одиночества в холодной пустой квартире?..

Ох, господи, дела твои тяжкие. Как же во всем разобраться? А разбираться, по всей видимости, придется. Мишка вон и тот понимает, что нельзя все это оставлять, и в свойственной его возрасту наивной манере стребовал с нее обещание непременно вернуть ему маму и папу…

Они спустились по лестнице по гулкому, заледеневшему за ночь подъезду и вышли на улицу.

– Леля, снег! – Мишкина мордаха расплылась в довольной улыбке. – Бабу будем лепить! Хорошо.

Хорошего Ольге в такой погоде виделось мало.

Снега за ночь навалило много. Он лежал тяжелыми ноздреватыми шапками на скамейках, деревьях и тротуарных бордюрах. Ее машинка сейчас напоминала маленького верблюжонка, укрытого от пронзительного ветра теплой попонкой. С крыш текло, по-весеннему выбивая в выпавшем за ночь снегу глубокие кратеры. К обеду все это белоснежное великолепие начнет безжалостно таять и гнать по улицам ледяные ручьи, в которых будут тонуть горожане, проклиная неустойчивое межсезонье и хлипкую европейскую обувь. А к вечеру может неожиданно похолодать, и не успевший растаять снег превратится в острые хрустящие торосы. Глубокие лужи схватятся тонкой пленкой непрочного ледка, разламывающегося с карамельным треском. Хотя мороз может хрястнуть такой, что лужи мгновенно промерзнут до самого дна, и это станет новой бедой для бедняги горожанина. Он начнет скользить и падать, выворачивать лодыжки и тянуть сухожилия, проклиная теперь уже зиму, которая, как всегда, нагрянула неожиданно.

Ольга с тоской посмотрела в хмурое небо, не предвещающее ничего хорошего на грядущий день, кроме разве что налипающего на лицо и одежду мокрого снега. Потом повыше подняла воротник куртки и наглухо застегнула «молнию». Надо было дубленку надевать, конец ноября как-никак. Тут еще некстати вспомнилось, что им до сих пор так и не включили отопление и резину она не успела поменять на машине на зимнюю. Если к вечеру трахнет мороз, беда будет.

– Пойдем, Леля, – Мишка нетерпеливо дернул ее за руку и потащил к машине. – Она в снегу, Леля. Будем чистить?

Он на ходу полез в рукава, куда успели уползти его мохнатые варежки, пришитые к резинке. Варежки были надеты, в руки была вложена аккуратная маленькая лопатка, которой Оля обычно чистила снег, и дело пошло. Она сгребала щеткой с крыши и стекол тяжелые пласты снега. Мишка суетливо помогал ей, сноровисто орудуя лопаткой.

– Хорошо я делаю, Леля? – время от времени спрашивал он у нее, поднимая на нее озабоченную мордашку.

– Отлично, молодец! – хвалила она его, искренне радуясь тому, что он не задает ей больше вопросов о матери и отце. – Сейчас мы с тобой уже поедем. А то опоздаем на завтрак…

Они прибыли задолго до завтрака. Быстро переодев Мишку и посовав в его шкафчик одежду, Оля проводила его до группы и расцеловала в разрумянившиеся от усердия щечки.

– Пока, милый. До вечера. – Она поправила на нем рубашечку, заправляя ее в шорты. – Будь умником и слушайся воспитательницу.

Воспитательница стояла тут же, жалостливо наблюдая за их прощанием. Садик находился за квартал от дома, где жила Ксюша с семьей. Новости распространялись в этом микрорайоне, как и везде, со скоростью света, характерно обрастая щемящими душу подробностями. Эти самые подробности наверняка достигли с утра ушей Мишкиной воспитательницы, отсюда и столько скорби в ее взгляде.

Оля поставила Мишку у дверей, еще раз поцеловала его в вихрастую макушку и, приложив палец к губам, адресуя сей жест сердобольной воспитательнице, ушла.

На работу она попала вовремя. Быстро разделась, пригладила волосы перед зеркалом и, заслышав шаркающую поступь своего босса, быстро села за свой стол у окна.

Евгений Евгеньевич сухо поздоровался, потом швырнул стильный кожаный портфель на свое кресло и начал степенно стягивать с сутулой спины тяжелое утепленное пальто. На Ольгу он не смотрел. Оно было и понятно: много чести смотреть в ее сторону – нахалка, которая нагло вторглась на его территорию. Сплошное с ней неудобство. Ни тебе свободы действий, ни возможности помедитировать. Сиди и изо всех сил изображай деловитость, тоска зеленая…

Первая половина рабочего дня тянулась так томительно долго, что Ольга всерьез начала подумывать о заявлении на отпуск. Она никогда не ходила в отпуск в это время года. Дома холодно, на улице слякотно и противно. К тому же праздники следовали один за другим: октябрьские, День матери, Новый год не за горами. Но сидеть и лицезреть сердитую ощетинившуюся макушку Евгения Евгеньевича было выше ее сил.

Дважды позвонила мать, невзирая на запрет звонить в этот кабинет. Ольга отвечала ей односложно, не вдаваясь в подробности. А ей подавай: в какой комнате лежал Леха, какой системы у него был пистолет, что на нем в тот самый момент было надето и в какую сторону было повернуто его лицо. Зачем ей все это было нужно, Ольга могла только с ужасом догадываться. Мать закусила удила, называется. Теперь начнется!.. Ведь трижды за четыре часа позвонила. И это на работу! Можно себе представить, что будет, когда Ольга вернется вечером домой.

Ближе к обеденному перерыву Ольга начала заметно нервничать. Она то и дело лазила в свою сумочку и то сворачивала, то разворачивала записку с адресом отделения, которую ей вчера нацарапал на листке бумаги сердитый дядечка криминалист.

Что за новости ее там ждут? Что им удалось узнать? Как там Леха, пришел ли в себя или того… совсем и по-настоящему умер? Нашлась ли Ксюша, и если нашлась, то в каком состоянии?..

От всех этих вопросов ее заметно потрясывало.

Она пару раз поймала на себе ехидный прищур мутноватых глаз своего шефа, когда роняла на пол то дырокол, то авторучку, то карандаши. Его явно развлекала ее несобранность и волнение. И он наверняка относил все это к своему присутствию…

Кем бы ее там ни назначили, он и только он ее непосредственный начальник, думал Евгений Евгеньевич. Он мог послать ее за пончиками, а мог заставить, например, протирать подоконник, тем более что уборщица никогда этого не делала. И эта длинноногая серна с очень бледным и очень испуганным лицом, встав к нему спиной, как миленькая стала бы водить тряпкой по длинному широкому подоконнику. А он смотрел бы на ее узкую спину, тонкую талию, плавно переходящую в стройные бедра и тугую, даже на взгляд, попку и думал бы о том, что она сейчас полностью находится в его власти. Он мог сделать с ней все, что захочет, черт возьми! До того красавца – идиота, что двумя этажами выше вершит какую-то свою, одному ему понятную гребаную кадровую политику, ох как далеко. Не станет же она бегать к нему с жалобами?! Нет, конечно! Она его боится. И того, что двумя этажами выше сидит, и его точно. Он видел, как рдеют ее щеки и дрожат тонкие хрупкие пальчики, когда она натыкалась на его взгляд. И приятного размера ее грудь под мягкой шерстью тонкого свитера приятно и трепетно вздымается…

Евгений Евгеньевич вдруг почувствовал неимоверное волнение.

Она его возбуждает?! Черт! Возможно ли это?! Это его-то, всю свою жизнь проработавшего бок о бок с бабами. С десятками, сотнями баб, у которых их бабьего добра было полны пазухи, а ноги редко когда скрывались длинными юбками. Они и в костюмерных переодевались в его присутствии, никогда особенно не стесняясь. Да он никогда и внимания на их прелести не обращал, а тут вдруг…

Евгений Евгеньевич тревожно заворочался в своем кресле и снова бросил вороватый взгляд на Ольгу. Она в этот момент как раз поправляла волосы, рассыпавшиеся по плечам. Высоко подняв обе руки, она собрала пряди вместе, чуть тряхнула головой и осторожно устроила их между лопатками. Грудь ее при этом мило колыхнулась, рельефными бугорками обозначившись под свитером. Евгений Евгеньевич вдруг почувствовал, как во рту у него пересохло. Что это с ним, черт возьми?.. Он попытался было углубиться в изучение каких-то бумаг, касающихся грядущих празднеств в их городе, что натаскала ему целые горы его секретарша, но ничего не вышло. Взгляд его снова и снова сползал в сторону его новой заместительницы.

Она его боится! Вот что он понял, понаблюдав за ней еще какое-то время. Она боится его! Черт! Вот что его возбуждает в ней! Не сиськи ее с ногами и упругой попкой, этого добра он за свою жизнь перепробовал и перевидал воз и маленькую тележку. Его возбуждает в ней ее испуг. Ее трепетное нетерпение сделать что-нибудь полезное, чтобы он ее, к примеру, похвалил.

Что же… Евгений Евгеньевич кротко улыбнулся. В этом назначении, оказывается, есть и свои позитивные моменты. Он сумеет подчинить себе эту сучку. Сумеет сделать так, что она не только будет пыль вытирать с его подоконника. Она будет делать это… с высоко поднятой юбкой и спущенными колготками, которые вечно собираются у нее на коленках противными складками. Тут он вдруг вспомнил про стеклянную перегородку и еле сдержал ругательство. Вот нагромоздили же аквариумов, а ему теперь мучайся и придумывай, где и как…

Ну да ничего, все это он сумеет сделать с ней. Сумеет! Только вот… Только вот нужно выяснить, каковы планы высокого начальства на ее счет. Он слышал, у того молодая жена. Но она вроде как беременна. А что такое брюхатая баба в доме, он знал не понаслышке, его жена родила ему троих. Наверняка обрыдла красавцу, как и ему самому в свое время. Нужно непременно выяснить, каков расчет Любавского. И если тому без разницы, перед кем эта самая Оленька будет вилять своим упругим голым задом, она будет вилять перед ним…

Нужно только выяснить. А как?!

– Евгений Евгеньевич! – страшным шепотом окликнула его секретарша Лизка.

Противная вертлявая девка, каждый раз оглушительно стонущая под ним. Тьфу, гадость какая! Ольга так орать не станет, он был в этом уверен на все сто. Она будет лишь беззвучно учащенно дышать, а в финале только еле слышно всхлипывать. И еще она будет его просить, умолять…

– Евгений Евгеньевич! – возмутилась Лизка и, войдя в кабинет, встала между ним и Ольгой. – Вы что, не слышите?! Вас срочно требуют наверх!

– А? Что? Куда наверх? Зачем? – Руки тут же лихорадочно принялись теребить бумажные завалы на столе. – Чего это им приспичило в такое неурочное время?

– Не знаю, – обиделась Лизка его невниманию и тут же подозрительно покосилась на Ольгу, что-то между ними явно произошло за то время, что они сидели бок о бок. – Так вы идете?

Из кабинета они вышли вместе. Евгений Евгеньевич чуть подался вперед, но Лизка проворно ухватила его за рукав и чуть попридержала.

– Вечером не увидимся? – Ее глаза смотрели на него умоляюще и призывно.

Но Евгений Евгеньевич был стреляным воробьем, он знал, что дело не в нем, просто сапоги, к примеру, новые срочно понадобились. При встрече Лизка непременно начнет скулить и канючить. И будет канючить до тех пор, пока он бумажник не раскроет. Тьфу, гадость какая! Угораздило же с такой потаскушкой связаться. Надо бы избавиться от нее поскорее, сократить ее, что ли…

Верка часто на выездах, а больше уж в их аквариуме никого и нет. Так что идею с подоконником, что прочно засела у него в мозгу, пока отметать, пожалуй, не стоит…

– Мечтаем? – вкрадчиво раздалось у него над самым ухом, когда он стоял у закрытой шахты в ожидании лифта. – Ну-ну…

Верка! Эта худая молчаливая стерва много крови ему попортила в свое время. Ох и попортила! Сначала все никак не хотела принимать его ухаживания, как будто что-то могла изменить. Он-то знал, что их секс вопрос времени. А потом вдруг стала фортели выкидывать. То какими-то загадками начнет говорить. То целый вечер обсуждению личности Шустиковой посвятит. А Шустикова в то время его совсем даже и не интересовала. И говорить о ней весь вечер напролет он считал делом зряшным. Но Верка психовала и все приставала и приставала к нему с ее личным делом. Пришлось уступить. Уж больно эта баба была хороша и технична в постели. Правда, недолго…

– Здрасти, Евгений Евгеньевич, – пропела Вера, глубоко затягиваясь тонкой сигареткой, которая смотрелась очень эффектно в ее длинных пальцах.

– Здравствуйте, Вера, – сдержанно ответил он, молчаливо негодуя на предмет провалившегося в преисподнюю лифта.

Ему не хотелось говорить со своей бывшей любовницей в таком месте, которое часто посещалось другими сотрудниками их управления. Сюда выходили покурить, посплетничать или просто перебирались с одного этажа на другой. А тут Верка со своим приветствием, понимаешь…

– Как ваша новая заместительница? – Глаза у стервы сделались совершенно наглыми и всепонимающими, хлестнуть бы по ним той папкой, что держал в руках, да нельзя, огласка не нужна.

– А что именно вас интересует, Вера? – Вопрос прозвучал с заметным холодком, что было сделано намеренно.

– Меня интересует размер ее лифчика, Женечка. – Баба вконец обнаглела и перла напролом, с чего бы это…

– Да?! – Он сделал изумленное лицо и смерил Веру с головы до ног непонимающим взглядом. – А меня, представьте, совершенно не интересует.

– Да ну! – Ее рот нервно дернулся, и правый уголок его пополз куда-то вверх. – Так я тебе и поверила, Женечка! Как же! Ты же у нас ходок по женской части, хоть и корчишь из себя эдакого простачка… А на самом деле…

Что это – лесть, ревность или что-то еще?

– Так как тебе, Женечка, ее ноги? По-моему, могли быть чуть потоньше. Ты как считаешь? Не тяжеловато тебе держать ее тяжеленные ляжки на своих плечах?

Верка зарывалась и, кажется, совершенно не понимала, что зарывается. Но без видимой причины она этого делать не станет, нет. Про Лизку знала с первого дня, а ни разу, ни единым словом не дала понять, что знает. А что же так болезненно реагирует на Шустикову? Может, и правда ревнует?..

Евгений Евгеньевич быстро оглянулся на дверной проем. Там никого не было видно. И тогда он решился…

– Ты чего хорохоришься, сучка?! – Его рука больно ухватила ее за грудь. – Совсем обнаглела, да?! Чего ты хочешь?! Трахнуть тебя?! Так интересу у меня к тебе нет больше, понятно? Слишком замороченная ты для меня! И не смей подкрадываться ко мне вот так незаметно и на ухо шептать не смей, иначе я тебя…

– Что? – Веркины глаза смотрели на него теперь совсем по-другому, исчезла вызывающая наглость и понимание, а вполне отчетливо проступила бешеная ярость. – Что ты треплешь меня за сиськи, идиот?! Чего себе позволяешь?! Орет на меня, понимаешь! Я как лучше для него хотела, а теперь…

Тут только до него дошло, что такая женщина, как Верка, не станет без причины караулить его у лифта. И хамить без видимой на то причины не станет. Причина была. И наверняка вполне объективная, раз она так разозлилась, вместо того чтобы испугаться.

– Говори!!! – потребовал он тоном, не терпящим возражений. – Говори, или получишь по фейсу прямо здесь.

Он мог ее ударить, Вера это знала. И если прежде это делалось исключительно с ее добровольного на то согласия и ничего, кроме удовольствия, ей не доставляло, то теперь все обстояло иначе. Теперь-то они были не на съемной квартирке на окраине, а стояли у лифта. И ее ручной, как она думала прежде, Женечка пылал праведным гневом. И ударить мог уже не дразняще, а вполне по-мужски и ощутимо.

– Прости, – кротко пробормотала Вера и на всякий случай отступила от него на пару шагов. – Прости, я все еще думаю, что мы с тобой… Ну, ты понимаешь…

– Мы с тобой, – передразнил он ее, смешно гримасничая. – Давно уже нет нас с тобой. И все ты, дура, виновата.

– Я знаю, – Вера покорно кивнула и по примеру своего начальника оглянулась на дверной проем. – Но я хотела бы все вернуть, Жень. Нам же было славно вместе, а теперь ты на Ольку пялишься.

– Не понял! – он вполне искренне и вполне возмущенно фыркнул, в глубине души ликуя оттого, что Верка, кажется, и вправду ревнует. – Ничего я на нее не пялился. Выдумываешь, женщина!

– Я видела через стекло, что пялишься, – плаксиво возразила Вера и опустила голову виновато, заведомо зная, что такое ее смирение заводит его с пол-оборота. – Ты полдня глаз с нее не сводил и мечтал. Я же тебя знаю, Жень. Я видела, что ты мечтаешь. У тебя лицо при этом делается такое…

– Ну и мечтал, тебе-то что? – Он нетерпеливо взглянул на часы. – Тебе-то что за беда, что я о ней мечтал? Вас тут знаешь сколько таких, о которых я мечтаю! И не я один причем!

– Тебе нельзя с ней связываться, Женя, ни в коем случае нельзя! – горячо и преданно зашептала Вера, заметив идущего к лифтам человека. – Она очень опасная женщина! Она погубит тебя! Поверь мне, я знаю, о чем говорю! Здесь не просто романтика, здесь криминал, Жень!

При слове «опасная», он едва не застонал от предвкушения. А вот Веркин «криминал» отрезвляющим разрядом прошелся по всему его телу.

– Чего, чего? Какой криминал, Вера? – Им пришлось ненадолго прервать беседу и дожидаться, пока не уедет в подоспевшем лифте один из сотрудников их управления культуры. Потом Евгений Евгеньевич снова повторил: – Ты чего мелешь, Веруня? Думаешь, я совсем дурак и куплюсь на твои дешевые сплетни?

– Это не сплетни. Я… Помнишь, я все расспрашивала тебя о ней? Ты мне еще тогда… – Она внезапно замолчала, выразительной жестикуляцией и мимикой напоминая ему о папке с личным делом Шустиковой, которую они вместе листали, развалясь голышом на черном шелке простыней. – Так вот, мой интерес был не просто интересом.

– А чем??? – Открытие, что Верка водила его за нос, неприятно поразило и насторожило его одновременно.

– За ней велось наблюдение, может, и сейчас ведется, не знаю. И этот человек наводил о ней справки. Досье, так сказать, собирал.

– Зачем?! – Внутри у Евгения Евгеньевича все мгновенно подобралось и желейно задрожало.

– А я знаю?! Этот мужик, что вокруг меня круги нарезал, думал, что я круглая дура, ничего не понимаю. Он как бы вскользь меня о ней расспрашивает и расспрашивает. Но я сразу поняла, что дело непросто. Он окучивал меня, чтобы разжиться информацией на Олькин счет.

– С какой стати?

Вера снова подошла к нему почти вплотную и, обдавая его щеку своим горячим дыханием, страстно зашептала:

– Она не нужна тебе, Женечка! Это опасная женщина! Поверь мне, я знаю, что говорю. С какой стати, например, ей давать повышение?! А?! Ты вот понимаешь что-нибудь?! И я нет, Женечка. А секретарша Любавского кое-что подслушала и рассказала мне по секрету, что…

И тут эта проклятущая стерва отпрянула от него и в один миг оказалась у окна, выходящего на парковочную площадку и помойку. Евгений Евгеньевич оглянулся, но никаких тревожащих факторов не обнаружил. По коридору никто не шел, лифт оставался неподвижен. С чего тогда скачет, как коза?!

– Вер, ты чего хотела мне сказать? – Евгений Евгеньевич даже подошел к ней и даже тронул ее за худощавое плечо, чего бы никогда не осмелился сделать прежде в таком месте. – Что тебе сказала по секрету секретарша Любавского? Говори!

Но Вера и ухом не повела. Свела руки под грудью, подчеркнуто приподняв ее повыше. Уставила немигающий взгляд в мусорные контейнеры и молчала.

– Вера! – почти умоляюще простонал Евгений Евгеньевич. – Я тебя прошу! Скажи мне! Ну!!! Ну… ну, хочешь, вечером встретимся, твою мать!

И вот тут она резко обернулась, почти ткнув его хрящеватым носом в щеку. Мазнула его по щеке сухими твердыми губами и снова тихо прошептала (что за моду выбрала шушукаться по углам, право слово!):

– Хочу, Женечка! Еще как хочу!!! До вечера, дорогой…

И пошла, стерва такая, не добавив к триумфальной речи своей ни единого слова. Правда, перед тем как выйти в коридор, она задержалась у дверного проема. Обернулась, глянула на него исподлобья зовущим, скотски призывным взглядом, каким всегда смотрела перед тем, как… и обронила:

– На все вопросы, милый, отвечу вечером. Но тебе придется постараться, чтобы я была разговорчивой.

– Уж постараюсь, – процедил, бледнея, Евгений Евгеньевич. – Будь уверена, постараюсь.

Вера ушла. Евгений Евгеньевич загрузился в лифт, ткнул подрагивающим пальцем в нужную кнопку и поехал наверх.

Что за дерьмо??? Что она несла, эта глупая баба? Ольга и криминал? Это чушь! Этого быть просто не может! Она от одного его присутствия дрожит всем телом, как осиновый лист, кой черт ее в криминал потянет? Нет, Верка просто от ревности с катушек спрыгнула, вот и молола черт-те что. Ну да ничего. Сегодня вечером он оторвется с ней по полной программе. Как она это сказала только что? Ему нужно будет постараться? Уж постарается, будь уверена, дура! Визжать будешь и просить о пощаде. Но он будет непреклонен. А с Ольгой все же пока придется коней попридержать. Кто его знает, что там и как…