Миллионерша поневоле

– Здравствуйте, Оля, – поздоровался с ней умненький мальчик с четвертого этажа.

Они жили прямо под ней: он и его мама. Хорошо жили, спокойно, мирно. Не богато, нет. Случалось, что и деньги занимали у ее обеспеченной соседки, той, что справа, и отдавали с опозданием, но что спокойно жили – это бесспорно. Часто смеялись, слушали хорошую классическую музыку, принимали гостей, пекли пироги. И не было в их доме пустоты и холода. Не было неопознанных трупов, пропавших без вести мужей и подруг, не было мужей подруг с разбитой головой и пистолетом в руке.

Почему же у нее-то все не так?! За что ей все это добро в таком количестве?!

Она никому и никогда не желала и не делала зла. Всегда шла навстречу тем, кто нуждался в ее помощи.

Влад тоже, несомненно, нуждался в ее помощи, потому и примчался к ней через столько лет и верст. Что-то его угнетало, мучило, но он так и не успел рассказать ей ничего. Не успел… А взял и просто-напросто умер! Страшной, изуверской смертью втоптанного в грязь человека. Они, эти изверги, изуродовали его! Они стерли с лица земли его совершенную красоту! Как, как они посмели?! Пусть недостойно иногда он жил, пусть неправедно поступал зачастую, но умереть-то хотя бы дали ему по-человечески…

Слезы начали ее душить внезапно. Только вот еще секунду назад все было омертвевшим внутри, словно окаменело там все или замерзло. Как будто тот патологоанатом с безучастным бледным лицом, что вытаскивал из холодильника труп ее Влада, успел заморозить и ее тоже.

Пока она стояла, жадно вглядываясь в тело человека, который еще совсем недавно был полон жизни, этот хитрый равнодушный эскулап подкрался к ней и незаметно ее заморозил. Все чувства, всю ее боль и тоску сумел заковать в лед и спрятать куда-то, а теперь все это вдруг ей вернул самым невероятным, самым непостижимым образом.

– Оля, а нам отопление дали! – крикнул ей через площадку умненький мальчик. – С самого утра горячие батареи! Дома уже жарко!

– Да, да, спасибо… – сдавленно пробормотала она, роясь в сумке в поисках ключей. – Спасибо тебе…

Она забыла, как зовут этого славного подростка. Ужас какой! Он помнил ее имя, а она его – нет. И это после стольких лет соседства!

Нет, тут все же дело не в ее памяти, с ней как раз все в порядке. Помнила бы она тогда, как торчали кости сломанного носа у мертвого Влада?! Нет, память не подводила. Тут дело было в другом. Причина была в ее горе, которое начало ее душить и выворачивать наизнанку. Оно вдруг, это самое горе, совсем неожиданно и без предупреждения начало выплескиваться из нее вместе со слезами и сдавленными всхлипами.

Оля открыла дверь, черт знает с какой попытки попав в замочную скважину ключом. Ввалилась в квартиру, одновременно роняя сумку, ключи, пакет с хлебом (даже не помнила, когда покупала), шапку, которую стянула с головы и закрывала ею вопль, рвущийся наружу. Уронила это все, толкнула бедром дверь, захлопывая ее, и тут же осела на пол, неудобно раскинув ноги в разные стороны.

– Как ты посмел? Как ты посмел, скотина, бросить меня опять? Я ждала тебя, надеялась, я… я… даже отомстить тебе не успела, как хотела! Ты… ты снова оставил меня, гад! Гад!

Ольга разрыдалась. Рыдала громко и долго. Рот некрасиво кривился, уползал в сторону, и как она ни старалась сдерживаться, он словно жил самостоятельной жизнью, все выплевывал и выплевывал скорбные ругательства в адрес Влада. Щеки жгло с мороза и от слез, глаза щипало, а дыхания не хватало.

Это и есть горе?! Это опухшее красное лицо, лихорадочно вздымающая грудь и следы от ногтей на ладонях… Или ее горе ей еще предстоит осознать в полной мере в ночной тиши пустой спальни, в одиноких воскресных утрах и безрадостных праздниках? И никакой теперь уже надежды, никакой! Что он может опомниться, измениться, вернуться к ней.

Он не имел права так поступать! Как он мог?! Ну почему опять?…

Ольга не отдавала себе отчета в том, что методично, раз за разом повторяет и повторяет одно и то же:

– Почему ты опять сделал это со мной, Попов??? Почему опять?

И если первоначально Лапин Валера со смиренным сочувствием ждал окончания ее истерики, то теперь не мог не насторожиться. Пора было явить ей свое присутствие, решил он, выбираясь из ее старенького кресла и осторожными шагами ступая по синтетическому паласу.

Лишь бы не напугать ее. Лишь бы не спровоцировать на опрометчивые действия. Кинется вон из квартиры и начнет орать про то, что ее грабят или убивают. Объясняйся потом с местным участковым. А оно ему надо? Это дело и так у него уже в печенке сидит и изжогой каждое воспоминание о нем отзывается.

– Эй, привет… Ты как? – Валера опустился перед Ольгой на корточки, держа руки наготове, на тот случай, если ей вздумается заорать. – Помнишь меня?

Ольга почти не удивилась его появлению. Ему так во всяком случае показалось. Несколько мгновений смотрела на него из-под полуопущенных припухших век, потом скорбно сжала губы и кивнула ему, что должно было означать, мол, да – помню.

– Вот и хорошо. Кричать не будешь, если я тебе помогу подняться и раздеться? – Лапин смотрел на нее с сочувствием.

Ощущение ее непричастности ко всем кровавым делам снова вернулось. Вот не видел ее, готов был обвинить в чем угодно. Мог списать на нее и смерть застраховавшего свою жизнь на кругленькую сумму судопромышленника, и покушение на мужа подруги, и даже смерть Любавского готов был на нее повесить.

А увидел, и все…

Не она!!! Ну не могла она этого сделать!!! Стала бы она так убиваться по тому же Любавскому, если бы сама организовала его убийство?! Нет, конечно же.

Кстати, а почему Попов? И почему опять он это сделал с ней? В чем ей видится повторение?

– Попов – это настоящая фамилия Любавского, – проговорила сдавленно Ольга, поднявшись с пола с его помощью и позволяя снять с себя сапоги и дубленку.

– Как Попов?! – У Лапина мелко мелко забилось сердце, он оторопело смотрел на то, как Ольга ищет свои тапки, натягивает их на себя, а потом швыряет к его ногам мужские огромного размера, и снова повторил: – Как Попов?! Он же до Любавского был Рябининым!

– А до Рябинина был Поповым. А что это вы так всполошились, словно он Поповым быть не мог? Какая теперь разница… – Она вяло махнула рукой, тут же судорожно зажала переносицу щепотью и со всхлипом произнесла: – Его теперь нет никакого. Ни Попова, ни Любавского, ни этого, как там его…

– Рябинина, – подсказал Лапин, неловко ступая в огромных тапках следом за Ольгой в кухню.

– Рябинина, – эхом отозвалась Ольга, осторожно присела на краешек табуретки в своей крохотной кухне, тут же с тоской оглядела ее от пола до потолка и от стены до стены и снова всхлипнула. – Мы же тут с ним совсем недавно чай пили… Я ему еще тогда его ненавистные сушки подсунула. Специально подсунула, знала, что он их ненавидит, а… И еще батон нарезала. Господи, какая же я дура! Зачем нужно было перед ним выпендриваться?! Что и кому хотела доказать?! Глупая мелкая месть глупой мелкой бабы… У меня же и конфеты были тогда, и печенье, даже пирожные в холодильнике были! Так нет же… Накрыла стол, а к чаю подала бог знает что! Все, что он так ненавидел.

– А что конкретно, кроме сушек, он ненавидел? – Лапин давно уже присел на табуретку напротив и жадно внимал каждому ее слову.

– Нищету! – с чувством выпалила Ольга и закрыла лицо руками. – Он ненавидел нищету, неустроенность, неувязки всякие. Он – Владик – считал себя совершенством и полагал, что все вокруг него должно быть совершенным. Он даже не отдавал себе отчета в этом своем стремлении.

– Так вот даже?

– Да! Он не догадывался, а я… а я все и всегда про него знала! Не смогла вот только предугадать такого финала. Знаете!.. – Она убрала руки от лица и совершенно больными и потерянными глазами посмотрела Лапину куда-то прямо в сердце. Да так посмотрела, что оно у него тут же заныло. – Знаете, а, наверное, я сумела бы предугадать, если бы задумалась как следует, и тогда…

– Вы о чем?

– О том, что в тот вечер он вел себя как-то… как-то неестественно. И еще обронил странную фразу, на которую я почти не обратила внимания… Почти… – Ее губы снова поползли куда-то вбок и сильно задрожали. – Он нуждался в моей помощи, наверняка, а я не почувствовала. Он приглашал меня в тот день, когда у Ксюши случилось несчастье, помните? Он приглашал меня на свидание. Вернее, хотел, чтобы мы были с ним вместе в тот вечер, но…

– Но что? – Лапин уж и не знал – радоваться ему или горевать на предмет того, что, кажется, Вера оказалась права, никакого наговора не было: Ольга и в самом деле была любовницей своего шефа.

– Но я отказала ему!

Ольга поднялась с табуретки и немного походила по комнате. Три крохотных шажка от двери до окна, и три таких же шажка от окна до двери. Потом потерла лоб, нахмурилась, словно что-то пыталась вспомнить, и спросила:

– А как вы сюда попали вообще-то?

– Через дверь. Открыл ключом дверь и вошел. – Чтобы выглядеть убедительнее, Лапин выложил на стол дубликат ее ключа и чуть щелкнул по нему пальцем; ключ заскользил по поверхности стола и на середине его замер.

– А ключ откуда? – Она теперь уже вполне осмысленно смотрела на него и даже, кажется, начинала в чем-то подозревать.

– Из гаража… – Под ее взглядом, выражающим болезненное подозрение, ему сделалось не по себе.

Возьмет сейчас и выставит его вон. Или милицию вызовет, к примеру. Да и заорать в полное горло ей сейчас никто не мешает. Объяснить ей причину своего незаконного вторжения на ее территорию он, конечно же, мог бы. Но она ей не понравилась бы – это однозначно.

Кому понравится несанкционированный обыск в собственной квартире, причем в отсутствие хозяев?!

– Так это вы?! – Ольга растерянно смотрела на него, на какое-то мгновение из ее глаз исчезла скорбь, и в них появилось что-то похожее на интерес, какого рода, правда, оставалось только догадываться. – Так это вы шарахнули меня тогда по голове?! Для того чтобы…

– Снять слепок ключа, – покаялся Лапин и даже голову склонил, надеясь, что повинную ее и меч не сечет. – Но по голове я вас не бил, я отключил вас, ударив по шее.

– Значит, он не соврал! – Ольга вдруг отвернулась от него и, излишне суетясь, принялась наливать в чайник воду, зажигать газ и ополаскивать заварочную глиняную кубышку. – Влад видел вас. Он говорил, даже приметы ваши мне описал, достаточно живописно, между прочим. Но я не поверила ему.

– Почему? – Лапин с напряженным вниманием рассматривал Ольгу, стоящую сейчас к нему спиной.

Тонкий свитер из ангорки скатался по швам, манжеты рукавов потеряли форму из-за частых стирок. По низу Валера разглядел две упущенные петли. Но, несмотря ни на что, этот заношенный до катышек бледно-голубой свитерок как нельзя лучше обрисовывал ее узкую спину и плотно облегал тонкий контур талии. И еще он очень удачно подчеркивал рельефность ее груди, это Валера рассмотрел чуть раньше. Упругой, молодой, красивой груди, до которой ему…

Можно ли оставаться беспристрастным, находясь от объекта своих подозрений в столь досягаемой близости?! Да еще если объект этот так хорош собой?!

– Я подумала тогда… Подумала, что он это все подстроил нарочно, – произнесла Ольга и повернулась в самый неподходящий момент.

Лапин как раз опустил свои глаза на уровень карманов на ее джинсах. Взгляд он свой спрятать не успел и смутился. Кажется, она успела поймать его – вороватый и ощупывающий.

– А оказывается, это все вы! – выговорила она это без прежних намеков на доброжелательность. – Так что вам нужно от меня? Ах, да, ключ, я и забыла! А ключ вам был нужен для того, чтобы порыться в моих вещах без санкции прокурора. Я правильно все понимаю?

– Правильно. – Врать ему смысла не было, актуальность ее звонка в милицию достигла своей критической отметки, поэтому надо быть предельно откровенным.

– И что? Нашли то, что искали? – Она недобро улыбнулась ему, уставившись не мигая ему в переносицу.

– Нет, – честно ответил Валера. – Не нашел.

Он и в самом деле ничего не нашел такого, что могло бы указать на ее причастность к преступлению. Обычная квартира обычной женщины. Правда, он не успел порыться в коробке с документами. В тот самый момент, когда он достал эту коробку из нижнего выдвижного ящика ее старенького письменного стола, зазвонил телефон. Лапин вдруг перепугался отчаянно. Принялся вытирать все предметы, которых касался, носовым платком. Потом рассмеялся своим страхам и опустился в кресло. Минуты через три вошла Ольга…

– А что искали? Стоп! Не говорите ничего! Попробую угадать. – Она ополоснула странную глиняную кубышку крутым кипятком, всыпала туда горсть хорошего дорогого чая, залила ее водой из вскипевшего чайника. Потом накрыла кубышку вафельным полотенцем и лишь тогда продолжила: – Вам хотелось найти свидетельства моей вины в деле покушения на Алексея. Я права?

– Отчасти, – уклончиво ответил Валега и тут же удивился. – Вы так выражаетесь…

– Как?

– Профессионально, сказал бы я. В деле покушения… Так только опера говорят.

– Это мамина школа, – она вдруг впервые улыбнулась непринужденно. – Она очень любит это, это ее фишка – уметь подобрать слова, приемлемые для той или иной обстановки.

– А мама у нас кто?

– А мама у нас… – Она вдруг погасила улыбку и холодно заметила: – А вас это не касается. Так что там с вашим обыском? Я тут подумала, что…

– Что?

– Что не могли вы обыскивать мою квартиру из-за Лешки.

– Это еще почему?

Определенно Федор Иванович знал, на кого глаз положить, девочка была мало того что хороша собой, она еще к тому же была умницей, каких мало. И орать не стала, и в милицию не кинулась звонить, хотя понимала, что его за такую самодеятельность свои же на дыбу вздернули бы.

– Потому что история в подземном гараже случилась много раньше того момента, когда Лешке кто-то пробил голову. – Она снова засуетилась с чаем, не забыв спросить: – Чаю хотите?

– Чаю? Чаю можно, только не с сушками, если можно, – обнаглел вконец Лапин. – А за ответ вам пять с плюсом! Вот!

Ольга не отозвалась на его лесть. Вытащила откуда-то с самой верхней полки запечатанную картонную коробку и принялась ее раздирать, вытаскивая на свет божий новенькие чайные пары дорогого, почти прозрачного, фарфора кремового цвета. Сосредоточенно наморщив лоб, ополоснула фарфоровое великолепие под мощной струей воды. Выставила все на стол перед Валерой и с другой полки достала несколько ярких упаковок с бисквитами.

– Владу, смешно сказать, в щербатых старых чашках чай подавала. А мамин подарок так и остался нераспечатанным, – вдруг нарушила она тишину и снова вполне отчетливо всхлипнула: – Дура чертова! После стольких лет и так его встретить…

– Спасибо, – пробормотал Лапин, принимая из ее рук чашку и блюдце с нежными рыхлыми ломтями бисквитного кекса. – Я так понял, что вы были знакомы раньше?

– Знакомы? Вы называете это знакомством… Минутку, я сейчас.

Она убежала с кухни стремительно, не дав ему опомниться. И так же стремительно явилась, неся перед собой ту самую коробку с документами, содержимое которой он хотел, да не успел просмотреть. Ольга швырнула ее на стол. Крышка соскочила, открывая сползшие в сторону конверты и заламинированные бумаги с гербовыми печатями.

– Еще не ознакомились, судя по всему? – Ольга насмешливо хмыкнула, видя его нетерпение.

– Не успел, телефон зазвонил. – Он все время говорил ей правду, ой не к добру. – Потом вы пришли.

– Понятно. Ну, я вам помогу. – Запустив руку на самое дно коробки, Ольга вытащила из-под стопки документов темно-сизый прямоугольник бумаги без характерной слюдяной поверхности, с замахрившимися загнутыми кончиками. Сунула ему в руку и потребовала: – Читайте!

Он читал и снова перечитывал. Поднимал на нее непонимающие глаза свихнувшегося от собственных версий и сумасшедших идей сыщика и снова принимался читать.

Свидетельство о смерти было выдано Шустиковой Ольге несколько лет назад одним из сельских советов такой тмутаракани, которую и на районных картах не сыщешь.

Оно гласило, что ее муж, Попов Владислав Иванович, скончался такого-то числа такого-то месяца и такого-то года, о чем в книге регистрации актов гражданского состояния и сделана соответствующая запись. И все. Ни слова больше о том, как и где он скончался. Как потом он стал Рябининым, а потом Любавским. И ни слова больше о том, что его привело в этот город, где жила его бывшая жена, которая, судя по всему, его сильно оплакивала тогда. Раз оплакивала и теперь.

Ничего там такого не было сказано. Но Лапину это было неважно. Он держал в подрагивающих пальцах затертый клочок бумаги и из последних сил боролся с желанием схватить ее сейчас, стоящую всего лишь в полуметре от него, обхватить ее талию руками, уткнуться покрывшимся испариной лбом в ее живот и рассказать ей все от самого начала до самого конца. И про Таню, и про свой уход из милиции, и про новую работу свою, и про последнее задание… Черт его знает, как он сдержался!

– Вот это да!!! Это же… Это же все в корне меняет, Оля! – Он так и не сделал того, что хотел: не обнял, не привлек к себе и не рассказал ей ничего о себе, лишь невнятно пробормотав: – Если он Попов Владислав Иванович, то это значит…

– Это значит, что он мертв сейчас. – Она отступила вдруг, словно почувствовала его импульсивное желание, села на табуретку и, взяв в руки чашку, попросила: – Давайте просто попьем чаю. Помолчим и попьем чаю. Мне и вам нужно о многом подумать. Давайте помолчим… Вас как зовут?

– Валера.

– Давайте просто помолчим и подумаем, Валера. – Она отхлебнула чая, обожглась и схватилась за губу, чертыхнувшись: – Все не так сегодня… Даже ваш визит. Он непонятен. Ваш интерес ко мне непонятен. Но что-то подсказывает мне, вы все равно не скажете мне ничего.

Он промолчал.

– Тогда давайте думать каждый о своем. А потом… Потом объединим наши усилия, и, может быть, у нас что-то получится. Каждый из нас что-то или кого-то ищет. Мне бы не хотелось быть одинокой в своих поисках. А вам?

Ему? Ему не хотелось быть одиноким, это точно. Не хотелось быть одиноким ни в поисках, ни в жизни. А хотелось ему просто сидеть напротив нее и пить чай с мягким кексом, издающим тонкий аромат ванили и вишни. Говорить о чем-нибудь нейтральном, о приближении Нового года, к примеру. И о том… в каком месте они поставят елку. Решить сообща, что игрушек пусть будет мало. Серебристые и золотистые шары и две-три нитки золотистой мишуры. Наряжать они ее будут за день до торжества и непременно вместе. А потом выключат свет и зажгут огни на елке, и будут сидеть, обнявшись, на диване и молчать. Только то молчание будет не таким, как теперь, к которому она его призвала. Оно будет искренним, чистым. Про которое говорят, что оно красноречивее любых слов. Такое молчание подразумевает… доверие.

О каком доверии может в их с Ольгой случае идти речь, если он все от нее скрывает?! От нее и от всех, к кому ему довелось обратиться за помощью.

Господи! Но как, как он мог ей все рассказать? Он не имел права! Он не смел ей рассказывать о том, что ей должны выплатить крупную сумму страховки. О том, что ей не хотят эту самую страховку выплачивать. И о том, что он послан сюда затем, чтобы перевернуть все с ног на голову, но доказать всем, что она мерзавка!