Милочка Мэгги

«Нельзя, чтобы он увидел, что я плачу. Я должна вести себя так, словно сегодня обычный день».

Клод оделся, оставив только пиджак, вышел в гостиную и сел у окна. Милочка Мэгги быстро закончила дела на кухне, взяла шитье и села рядом с ним, как время от времени делала. Иногда она заговаривала с мужем низким, тихим голосом, и тот отвечал взглядом или улыбкой.

Клод открыл окно и высунулся наружу. Милочка Мэгги высунулась вместе с ним, и южный ветер заиграл у нее в волосах; она прислонила щеку к щеке мужа.

— Это ветер-шинук, — прошептал он, словно не хотел, чтобы она расслышала.

— Да, — прошептала она в ответ.

Клод словно не замечал ее.

Милочка Мэгги вышла на кухню и, тяжело ступая, вернулась обратно. Клод вздрогнул от звука ее шагов и закрыл окно.

— Если ты дашь мне двадцать пять центов…

— Конечно, — Милочка Мэгги дала ему монету и принесла из спальни пиджак. Она помогла мужу надеть пиджак, повернула его к себе и застегнула пуговицы.

— Сразу же возвращайся, слышишь? — весело сказала она.

— Вернусь, — он поцеловал ее и ушел.

Так у них и повелось.

* * *

Клод возвращался домой с первым снегом, что-нибудь привозил, работал неделю-две, а потом не работал, и Милочка Мэгги была счастлива наслаждаться каждым днем его присутствия, и он был всегда очень нежен с ней, добр с Денни и терпелив с их отцом. И оттого, что она знала, что это было так ненадолго, все было еще прекраснее.

А потом наступал особенный мартовский день — день, непохожий на остальные. Сразу же после могла подняться метель, но в тот день дул сладкий южный ветер. И прохожие шли по улице в пальто нараспашку, и у кого-нибудь на крыльце разворачивалась газета, и ее страницы возносились в воздух, словно воздушные змеи.

И тогда Клод терял спокойствие, открывал окно, высовывался наружу и подставлял лицо ветру, закрывал глаза, словно в экстазе, и прислушивался, словно слышал, как издалека его кличет любимый голос. Он шептал «шинук» и склонял голову, словно давая обещание. В тот день он покидал Милочку Мэгги.

Когда зимой Клод сидел у окна, глядя на улицу и в серое небо, ждал ли он… ждал ли того дня и чувства, которое подсказало бы ему, что над горами Монтаны подул ветер-шинук и ему пора в путь? Какие мысли носились у него в голове, когда он сидел и молча ждал, глядя в окно?

Может, ему мечталось о прериях, где пшеница растекается золотом на ветру? Или о том, что при виде Скалистых гор, пронзающих небо, неизбежно начинаешь верить в Бога, потому что мир так огромен? Случалось ли ему добраться до старого Юго-Запада[56] и поверить, что он в Испании? Думал ли он о том, как когда-то шел вдоль реки, чтобы узнать, откуда она течет или куда впадает? Вспоминал ли о том, как стоял на берегу где-нибудь в Южной Флориде и смотрел на раскинувшийся перед ним Атлантический океан, осознавая, что это тот же самый океан, запах которого он каждый раз чувствовал в Бруклине перед дождем? И, если он пойдет по берегу на север, то когда-нибудь дойдет до Рокуэя[57], откуда всего час до его возлюбленной?

Может, Клода манили в путь эти великие мечты? Или, как вывел для себя отец Флинн, впервые поговорив с Клодом, тот скитался по стране, пытаясь отыскать имя, место или человеческую душу, которая сказала бы ему, кто он, что он и откуда взялся? Искал ли он то, что принадлежало ему по праву рождения? Об этом ли он думал в те зимние часы, когда сидел у окна?

А может, он всю зиму просто сидел, не думая и не мечтая ни о чем подобном, а просто ждал, пока внутри у него снова закрутятся винтики-шестеренки и зададут темп медленной, терпеливой поступи, которая погонит его блуждать по стране без всякой на то причины, кроме той, что такова была его судьба?

Никто этого не знал. Клод никому не раскрывал своих мыслей.

Когда Пэт, случалось, разражался бранью и крыл Клода на чем свет стоит, Милочка Мэгги защищала возлюбленного, пытаясь объяснить отцу, что тот странствует, потому что влюблен в страну, «в ее скалы и ручьи», цитировала она песню, которую когда-то учила в школе, потому что он влюблен в реки, горы и города…

Но у Пэта было свое мнение о том, где Клод проводил месяцы своих странствий. Он поделился им только с Мик-Маком.

— Он дурит моей дочери голову, — заявил Пэт. — Аспид! Невинная девушка думает, что он уезжает, чтобы глядеть на небо и цветы нюхать. Но мне лучше знать. Я ведь знаю, какова мужская природа. Я сам мужчина.

— Да еще какой! — выразительно воскликнул Мик-Мак.

— Так что я вовсе не удивлюсь, если у него есть другая баба в Джерси или еще где. И он живет с ней, пока не похолодает и от него не потребуется кидать в печку уголь и выносить золу. Тогда он возвращается к Милочке Мэгги и живет с ней, пока снова не потеплеет и печь в Джерси не погаснет. И я вовсе не удивлюсь, если у него от той бабы есть трое или четверо отпрысков.

— Ах, бедная, бедная Милочка Мэгги.

— Моя дочь в твоем сочувствии не нуждается, — холодно произнес Пэт.

Глава сорок вторая