Милорд

— Ты такая красивая, — тихо ответил он, гладя ее по волосам не задевая цветов. — Такая храбрая девочка… ты обещала меня нарисовать, помнишь? У меня осталось последнее доброе волшебство — подарю тебе мир, такой большой и светлый, столько красок…

— Не хочу… нет… не бросай меня, не бросай… пускай он врал, пускай… у меня больше никого нет, пожалуйста, Мартин… только не так, я не смогу…

Она плакала, и слезы оставляли под глазами черные потеки. Грим Офелии, неумело скопированный с размытого снимка, обретал жизнь в третий раз. На Мартина смотрела Риша, стоящая за кулисами и считающая такты до своего выхода. Мари, сидящая за столом и прижимающаяся лицом к ладони Виктора. И Ника, не отпускающая свой нарисованный, выдуманный мир, мужчину, которого никогда не существовало — Эдмона Дантеса, призрак Милорда и его, Мартина.

Но целовал он только ее. Впервые по-настоящему, вкладывая в поцелуй все тепло, что ему удалось собрать в остывающей душе.

— Я так сильно… так сильно тебя люблю, — всхлипывала Ника, гладя его по лицу ледяными пальцами — почти как Виктор Мари, которая тоже искала утешения в человеческом прикосновении.

— И я тебя люблю. Только тебя, никого никогда так не любил, — ответил он и на этот момент каждое слово было правдой. — Возьми, — он наклонился, поднял перчатки и вложил ей в левую ладонь, а потом обвел крест на груди, сделал вид, что достал что-то, коснулся ее правой ладони и заставил сжать пальцы. — Побудь храброй еще немного, хорошо?

Она кивнула. Отошла к комоду, разжала правую ладонь и коснулась ее губами.

Мартин первым услышал стук каблуков по лестнице. Обернулся, запер дверь и услышал, как за спиной скрипнул выдвигающийся ящик. Почти сразу у входной двери раздался щелчок.

Мартин обернулся. Ника стояла у окна. Сначала ему показалось, что она просто протягивает к нему руку, но в следующее мгновение он разглядел в полумраке черное дуло пистолета — кусочек темноты из-за его порога, оставивший в воздухе беспощадную точку.

В ту же секунду его выбросило из сознания. Он стал над проемом, достал из кармана вернувшееся лезвие и почувствовал, как его обнимает Мари.

— Ты молодец, котенок, — прошептала она, гладя его по волосам. — Давай доиграем эту паршивую пьеску, занавесу… давно пора падать.

— Не надо, — прошептал Виктор, вытягивая руку. — Не делай этого…

— Я вернулась! Вик, ты где? — раздался в коридоре голос Леры.

— Ты… мне не придется стрелять в него… — слезы застыли на лице Ники черными потеками, а глаза превратились в два светло-серых провала.

— Нет!

— Вик?! Вик, открой дверь! — дверь за его спиной задрожала от частых рывков. — Вик!

Виктор успел увидеть, как Ника нажала на спусковой крючок.

Мартин наклонился над проемом и провел лезвием по горлу.

Боль пришла за неестественно громким выстрелом — разливающаяся в груди слева, прямо в центре превращенного в липкое алое пятно креста.

Падая, Виктор увидел, как Ника приставляет пистолет к виску.

А потом мир взорвался — тысячей белоснежных бабочек, миллионом разноцветных огоньков, за которыми была лишь темнота.

Такая спокойная и такая правильная темнота.

Мартин разжал ослабевшие пальцы. Он задыхался, захлебывался в льющейся из горла черноте и тоже был почти счастлив, ведь скоро темнота наконец-то наступит и для него.

Перед тем, как его сознание погасло, он почувствовал, как кто-то толкает его вперед.

А потом все закончилось.

Занавес падает

Запертый сад — сестра моя, невеста,
заключенный колодезь, запечатанный источник.

(Песнь Песней)

Ей казалось, что она плывет по реке — по серой воде, такой теплой, пахнущей влажной тканью, одеколоном с амброй и табаком, и еще чем-то острым, мускусным, сводящим с ума с каждым вдохом. И она дышала, часто, захлебываясь этим запахом и каждым прикосновением, каждым поцелуем мужчины, который сейчас прижимал ее к белоснежным простыням и заставлял волны, становящиеся теплее с каждым движением, все чаще проходить по телу.

Лера запрокинула голову, счастливо улыбаясь потолку и положила ладонь ему на грудь, слева, там, где под уродливым, ребристым шрамом часто стучало живое сердце.

— Я… — начал он, но Лера быстро закрыла ему рот второй ладонью.

— Молчи… потом… не-сей…час!

У него белые волосы. Ласковые руки и горячие губы, он жив, он остался один — нет никакой укоряющей тени в его душе. Теперь есть только она и ее брат, и ничто, ничто их не разделит, не помешает, никогда, ни за что!

Все эти чувства, все мысли рассыпались электрическими разрядами, лились бессвязной смесью шепота и стона — Вик всегда ее понимал, ему слова не нужны. Пусть слова оставит себе тот, второй, едва их не разлучивший, его здесь больше…

— Не-е-ет! — выдохнула она, чувствуя, что толчки становятся чаще, а пальцы вокруг ее запястий сжимаются сильнее.

Он не остановился, только искривились в усмешке его губы. Лера подалась вперед и успела коснуться губами шрама, когда волны превратились в пульсирующее электричество, вспышкой погасившее полумрак спальни.