Милорд

— Теперь все по-другому. Я нашел выход, но ты должна мне поверить.

— Куда мы идем?

Мартин шел, спрятав руки в карманы пиджака — того самого, зеленого, который Виктор носил чтобы притворяться им. Это был единственный пиджак, на котором были распороты карманы.

— Помнишь, как мы познакомились? — вместо ответа спросил он. — Помнишь, что на тебе было надето?

— Не помню, какие-то яркие тряпки… я всегда такие любила, но ему не нравится, и я ношу серое… Мартин, я…

— Нет, милая, это были не просто яркие тряпки. Ты никогда не носила просто яркие тряпки… Темно-зеленое платье в белых цветах и красная шаль. А волосы ты заплела в косу и уложила вокруг головы.

— Какая разница, какая у меня была шаль и какая прическа?! — в ее голосе послышалось раздражение, но Мартин не обернулся.

— Потому что это для Виктора просто тряпки раздражающих цветов. Он делал из тебя другого человека и злился, когда не выходило. И не заметил, что ты тоже старалась быть похожей на другого человека.

Мартин врал. Он понятия не имел, верна ли его догадка. И даже автопортрет, копирующий работу Фриды Кало не был доказательством.

Мартин был уверен только в одном — она чувствует то же, что и он. Нет никакой опоры, то, что казалось незыблемым теперь лишь ненадежная конструкция из осколков и трещин, стянутых хрупким корсетом ребер.

И она говорила, что хотела умереть.

— Расскажи мне про свою смерть, — попросил он, бросив на нее быстрый взгляд. Почему-то ему казалось, что стоит вглядеться в ее лицо чуть пристальней — и что-то зыбкое между ними спорхнет испуганным мотыльком и вырвется за контур листа.

— Это была глупая истерика, — пробормотала она, словно повторяя чужие слова. — У нас с Виктором был короткий, глупый роман, потом мы немного… поссорились, и я сказала, что больше видеть его не хочу. Он на меня смотрел наверное с минуту, а потом… избил и начал срывать с меня одежду. Что-то там про Сибиллу рычал.

Мартин изо всех сил старался сохранять безмятежное выражение.

— Что потом?

— Да ничего. Ты меня спас, помог платье заколоть булавками и припудрить синяк. Помаду красную от Леры принес. Вызвал такси, и я поехала домой, родителей опять не было. Ну я пошла в ванную отмываться, задумалась и бритвой себя… А Виктора, видать, совесть замучила или что — принесся ко мне, влез в квартиру через балкон соседский. Лучше бы убился, но там третий этаж… в общем, он меня вытащил, что-то там покаянное шептал, я не слушала если честно. А потом ты пришел… все забинтовал, рассказал… сказку, про море, в котором не ходят корабли. Про картину у меня над кроватью придумывал. И я уснула. И ты… он… в общем, рядом. А когда проснулась… ну знаешь, все уже стало по-другому.

«Что, котенок, полегчало? Ты это хотел узнать? Кого же он тогда бил, а?» — промурлыкала из темноты Мари.

— Что сказали родители?

— Я сказала, что с лестницы упала.

— Ты… специально?! — не выдержал Мартин.

— Специально такую банальную отговорку придумала? Конечно. Мне постоянно надо напоминать себе, что они меня не любят. Раньше надо было напоминать себе, — исправилась она.

Мартин чувствовал, как злость медленно тасует его мысли. Сверху вовсе не те, что нужны. Тузы правильных слов — где-то в середине колоды, прикрыты безликими рубашками. Он сжал кулаки в карманах, борясь с желанием что-нибудь разбить.

«Например, чье-нибудь красивое личико», — подсказала Мари.

— Так ты…ты это сделала не из-за… не из-за меня? Не потому что я пытался умереть? — он наконец нашел правильный вопрос.

— Скажу честно, Мартин, твои провалы в памяти причиняют массу неудобств.

— Прости, я… так это не из-за меня?

— Я… — она окинула его быстрым отчаянным взглядом. — Я должна… врать тебе. Он заставляет меня, — быстро заговорила она, прижавшись к его руке, — снова и снова повторять, когда ты опять теряешь память, что я убью себя, если вы оба умрете. Но я… прости меня, я никогда не хотела тебе врать, это… унизительный шантаж, грязная манипуляция и я… ради тебя участвую в ней, чтобы он не отомстил потом тебе, но ты… постарайся запомнить, что я на самом деле совсем не хочу быть единственным смыслом твоей жизни. Если тебе нужно — уходи с ним, а я… я буду тебя рисовать, — слабо улыбнулась она.

«Можешь вешаться, котенок — в петлю она не полезет. А может и полезет. Ой, ты злишься, славный, сексуально — как строгий учитель… но твоему другу злая мордашка идет больше».

Мартин, проигнорировав Мари, скользнул взглядом по лицу Ники и сжал ее плечи.

— Послушай… я все продумал. Помнишь, я обещал, что он тебя больше не тронет? Я знаю, как сделать, чтобы это действительно стало так.

— Я не стану тебя убивать, — устало отозвалась она. В ее голосе появилась пепельная обреченность, с какой она говорила с Виктором.

— Послушай… я прошу… не того, что раньше. Не надо делать это незаметно. Я прошу тебя сделать это только в одном случае, при совершенно… определенных обстоятельствах. И никак иначе.

Он по-прежнему не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Лгать Нике, которую он представлял, получалось убедительнее, чем Нике, которая стояла рядом. А от убедительности этой лжи зависело слишком много.