Милорд

Прежде чем небрежно вытащить и сложить одеяло, он на несколько секунд замер, запоминая, как его складывал Мартин. Спрашивать потом не хотелось, а тем более просить повторить. А еще очень не хотелось, чтобы Мартин заметил, что он запоминает. Но ему, казалось, было совершенно наплевать.

Ника появилась на пороге спустя пару минут с кружкой чая и газетой. Он жестом отпустил ее и почувствовал секундное глухое раздражение Мартина. Он ничего не сказал и даже не повернулся к проему, но Виктор второй раз за утро почувствовал себя подонком.

Чтобы не сосредотачиваться на этом ощущении, он развернул газету.

Интересующую его хронику печатали в конце. Глаза почему-то болели и слезились, а черные буквы на тускло-серой бумаге постоянно расплывались.

Наконец ему удалось сосредоточиться и найти нужную заметку.

Газета сухо зашуршала — он слишком сильно сжал пальцы. С фотографии улыбалась девушка, чем-то неуловимо похожая на Веру, библиотекаря из его школы. Ни одной общей с Мари черты — у девушки на фото глаза были больше, губы — полнее, нос — короче, а подбородок мягче, и смотрела она прямо, без следа наигранного лукавства.

Виктор надеялся — понимал, как это глупо, но до этой секунды продолжал надеяться — что убийство на парковке все же было кошмаром, видением, которому зачем-то подыгрывает Мартин. Но теперь сомнений быть не могло — в шершавую бумагу намертво впечатали смерть.

Буквы продолжали расплываться перед глазами, и он не сразу понял, что ошибся.

В заметке говорилось, что «двадцатилетняя Наталья С. пропала после выступления». Ниже шел перечень примет, и Виктор с удивлением узнал, что девушка, которую он зарезал, весила шестьдесят четыре килограмма, ушла из дома в цветном сарафане и босоножках на высоком каблуке, а еще что у нее была родинка под глазом и татуировка в виде иероглифа на шее, под волосами. Ее мать в интервью постоянно повторяла, что дочь не могла сбежать, потому что ушла на слишком высоких каблуках, а вся остальная обувь на месте.

— Черт возьми… — прошептал он, отбрасывая газету. — Проклятье, проклятье…

«В чем дело? — неожиданно хрипло спросил Мартин. — Ты можешь радоваться, труп не нашли».

— Ты слышал, что сказала Лера? Тот, кто там убил девочку на меня совершенно не похож! И не похож ни на кого из наших знакомых — по крайней мере я не могу вспомнить ни одного худосочного задохлика!

«А какая разница? Зато мы оба знаем, что ты зарезал эту девочку со снимка», — голос Мартина был печален, и от того, что он говорит об этом вот так — без осуждения, без страха или отчаяния, Виктор почувствовал себя подонком в третий раз.

— Я не понимаю, как это произошло! Понятия не имею!

«И что дальше? Она оживет?»

Он только глухо застонал и прислонился горячим лбом к кафельной стене.

Мартин чувствовал бьющее в проем черное, болезненное отчаяние. Сидел у косяка, опустив в проем руку и молчал, хотя ему очень хотелось говорить.

Но слова были заперты в горле, словно насекомые с острыми лапками и гладкими панцирями.

Хуже всего была буква «ж», и она же неуемнее всех рвалась наружу словом «ложь».

…

Мартин сидел недалеко от беседки и смотрел в полнящуюся багровыми вспышками темноту. Ему было тошно, он не хотел никого видеть и никак не мог себя заставить вернуться в комнату наблюдать за Виктором. Впрочем, он уже несколько часов читал и даже не испытывал при этом никаких эмоций, поэтому смотреть на него было занятием бесполезным.

— Труп все равно не нашли, — раздался за его спиной печальный голос Мари.

— Найдут, — пожал плечами он, не оборачиваясь. — Всегда находят… Знаешь, а ту девочку у себя в городе он, кажется, правда не убивал…

— Котенок… — прошептала она, словно не услышав. — Что же ты, котеночек…

Мартин понятия не имел, о чем она говорит, и у него совсем не было сил разбираться. Он слышал, как каблуки звенят по доскам беседки, а потом затихают. Мари подошла и опустилась на колени, заглядывая ему в лицо. Мартин с легким удивлением заметил слезы, блестящие в ее глазах, а еще необычное отчаяние, искривившее ее тонкие губы и сделавшее выражение удивительно беспомощным и искренним.

Наверное потому что с таким лицом Мари не казалась красивой.

Она протянула руку и не снимая перчаток дотронулась до его лица скользким бархатным прикосновением. Он отстранился, не испытав привычного раздражения. Наверное потому что слишком устал.

— Вот тут, тут и тут… — тихо сказала она, кончиком пальца рисуя линии на своем лице — от уголка глаза к виску, от крыла носа к подбородку и перечеркивая лоб. — А тут… смотри, котеночек, — Мари подалась вперед, протянула руку и коснулась его затылка. Прикосновение отозвалось короткой электрической болью, и она тут же отстранилась, протягивая ему раскрытую черную ладонь, на которой лежали несколько белоснежных волосков.

— Я знаю, что у меня есть седина, — равнодушно ответил он. В другое время он может посмеялся бы над тем, как нелепо заботиться о внешности человеку, которого никто не видит.

— У тебя там вот такая полоска, — она показала три пальца. — Знаешь, что это значит?