Милосердие

Вскоре Агнеш догадалась, кто тот человек, из-за которого случайный ее вопрос так болезненно задел Мату. Однажды утром, когда они, как обычно, возились в операционной с пробирками, к ней подошел Балла. Он, очевидно, приехал немного раньше и шелестел бумагой, распаковывал штатив для титрования, который — видимо, представился случай — принес со второй своей службы. После того как Агнеш, делая для практики анализы, обнаружила в моче Шварцер сахар, безнадежный этот случай вдруг заинтересовал Баллу. Настроив прибор, он стал изучать собственноручно окрашенный препарат и, изменяя своим обычаям, сказал Агнеш: «Посмотрите потом на эти эозинофилы». Когда Балла вновь склонился над микроскопом, взгляд Агнеш упал на зеркало; в нем она увидела Мату, в руках у которой замер ершик: уверенная, что никто на нее не обращает внимания, та смотрела на Баллу. Она, можно сказать, пожирала его глазами. Жесткое лицо ее было неподвижно, оно лишь покраснело, стало почти багровым, а в затуманившихся глазах появилась какая-то бесконечная, животная тоска. Если бы и после этого у Агнеш остались еще сомнения, им суждено было рассеяться на другой день. После вечернего обхода Балла и Агнеш стояли в малой палате у столика; Агнеш показывала ему историю болезни новой больной, попавшей на место усыпленной госпожи Финты, и, когда сообща рассматриваемая карточка объединила их, как в рамку, в одну композицию, она ощутила вдруг, что эта картина отражается в чьих то глазах. Из соседней палаты на них смотрела Мата. Время между двумя моментами, когда Агнеш подняла голову, перехватив взгляд Маты, и когда та двинулась дальше, было неизмеримо мало, но за это мгновение Агнеш сумела понять, что происходит в душе Маты, под неподвижной маской ее лица, что должна пробудить в ней заурядная эта сцена: мужчина, которого она знала, возможно, как никто другой в мире, и эта девица, «барышня докторша», существо высшего порядка, неизвестно как и зачем свалившееся на ее голову, вместе рассматривают историю болезни — вещь, которую Мата глубоко презирала, но которая в данный момент была символом причастности Баллы и юной докторши к некой ей не доступной общей тайне. Мату прислал Фюреди с каким-то вопросом по мужскому отделению; пока она равнодушно, скучливым тоном докладывала суть дела, Агнеш смотрела на Баллу и вспоминала, часто ли она видела их разговаривающими друг с другом; во всяком случае, когда такое бывало, сиделка всегда говорила вот так, монотонным голосом, словно показывая, как все это ей скучно, а Балла всегда с рассеянным видом смотрел куда-то в сторону. Агнеш невольно пришла на память Эржи — служанка в доме у дяди Дёрдя в Тюкрёше; в семье шептались, что, когда ей было всего четырнадцать лет, дядя Дёрдь лишил ее невинности; те двое, хозяин и Эржи, вот так же проходили мимо друг друга: он — стараясь не глядеть в ее сторону, она — опустив глаза и всем своим видом показывая, что никакого отношения друг к другу они не имеют. Неужели это безответная любовь, о которой Балла в своем бедуинском высокомерии не желает ничего знать? Напряженная тишина, как бы навсегда застывшая между ними, свидетельствовала о другом. «Когда, вы сказали, Балла женился?» — спросила Агнеш у Халми при первой же встрече. «Балла?» — повторил тот, удивленный неожиданным ее вопросом. И на сей раз в его глазах под тяжелыми надбровьями словно бы мелькнула искорка подозрения: чего это вдруг заинтересовалась Агнеш женитьбой Баллы? Но все же он стал послушно копаться в памяти и вскоре вытащил из касающихся Баллы фактов искомый: «На рождество, кажется… Христианскую девушку взял», — добавил он, сам не зная зачем, может быть, в качестве теста: захочет ли Агнеш и далее углубляться в эти для него самого никакого интереса не представляющие обстоятельства? Однако жена Баллы оставила Агнеш равнодушной. «А с какого времени он в филиале?» Это она вообще-то могла и сама узнать: одна из больных, Пиклер, уже была здесь, когда пришел Балла. Итак, картина, в общем, была ясна: архангел, низвергнутый с высоких небес медицины сюда, на «свалку»; кипящий в собственной гордыне Люцифер, которому Мата, с ее упрямой непримиримостью по отношению ко всему миру, позволила тем не менее, как она выразилась, вскружить ей голову; начальник, использовавший оказавшийся под руками предмет. Потом — женитьба, и вот теперь — то, что она уже знает… Интересно: больные, как видно, понятия ни о чем не имеют. А сестра Виктория?