Милосердие смерти

Ну а Иван Грымкалов, наш пациент, был явно не в отца. Он прекрасно понимал, что с ним случилось. Умничка, отличник, студент одного из самых интеллектуальных университетов страны, выдающийся математик и шахматист, он за эти дни просчитал все варианты. И он догадывался, что его ожидает.

Через три недели нам удалось восстановить у Ивана самостоятельное дыхание, но паралич по-прежнему сковывал его тело. На данном этапе реальное спасение было в реабилитационной программе на Западе или в Израиле. Я постоянно твердил Грымкалову, что у парня появился шанс и его надо использовать. Отец соглашался, но Иван продолжал лежать у меня в отделении. Странно было и то, что я не видел матери парня в первые две недели.

Однажды Геннадий Сергеевич появился в отделении в сопровождении очаровательной блондинки модельной внешности и еще более очаровательной девчушки лет трех.

– Моя жена Элла и моя дочь Анжелика, – представил он своих спутниц.

Элла явно по возрасту не тянула на мать Ивана, разве что на старшую сестру. Мои вездесущие медсестры вскоре прояснили ситуацию: жена Грымкалова погибла в автокатастрофе три года назад, а вдовец недолго мучился и уже через три месяца женился на Элле, которая вскоре и обрадовала Грымкалова рождением прекрасной дочки.

Можно и в России найти приличный дом для инвалидов: это дешевле, а исход не изменится.

Ситуация становилась все более понятной. Зачем тратить громадные деньги на лечение Ивана за границей, когда он и так лежит в самой лучшей больнице страны? Все равно, лечи его, не лечи, он пожизненно останется инвалидом. Мало того, всю оставшуюся жизнь он будет нуждаться в уходе. А молодой жене Грымкалова явно не хотелось превращать дом в больницу. Это же не ее сын, ей свою дочку нужно воспитывать – на это тоже нужно много денег. Ведь можно было и в России найти для Ивана какой-нибудь приличный дом инвалидов. Это, конечно, тоже деньги, но не такие громадные, как при лечении за границей.

Иван же, по всей видимости, просчитал все это еще в самом начале и понимал, что отец может бросить его в любую минуту. Парень чувствовал это, но держался мужественно. Правда, иногда в его взгляде проскальзывала вселенская тоска… Иван понимал, он обречен, и дух смерти постоянно витал у его изголовья.

Наш дорогой и любимый профессор Крайнов наконец-то вышел из отпуска. На первом же обходе он предложил перевести мальчика в коечное отделение, мол, нечего занимать место в реанимации. Видно, Кирш что-то не так донес профессору или же вовсе не донес, а может быть, и нечего было доносить. Теперь я был практически уверен, что Грымкалов по своей жлобской сущности просто ничего не заплатил нейрохирургу за спасение своего сына. В тот же день я предложил Грымкалову подойти к профессору, представиться, поговорить.

Во-первых, это нужно было для соблюдения всех правил приличия, во-вторых, для налаживания контактов. Ведь Ивану, судя по всему, предстояло лежать у нас еще ой как долго. Конечно, перевести парня в коечное отделение можно было, но опасность его возвращения в реанимацию была крайне велика. Стабилизация состояния была очень зыбкая – вспышка пневмонии или мочевой инфекции в любую минуту могла погубить все, что было достигнуто за это время.

Пребывание в нашей реанимации становилось для Ивана личным адом.

Пребывание Ивана в нашей реанимации постепенно превращалось в его личный ад. Он, находясь в ясном сознании, лежал в палате, где кроме него лежали еще семь человек в коме. День и ночь орали тревоги аппаратов вентиляции легких, мониторов, автоматических шприцов. Постоянно включенный свет. Периодически кто-то умирал, кому-то проводились малые операции и перевязки. Про то, что пациенты иногда испражнялись, и тогда некоторое время становилось невозможно дышать, даже говорить не хочется…

К началу пятой недели в реанимации Иван со слезами на глазах умолял меня перевести в любое другое место.

Наконец наступил момент: я принял решение о переводе мальчика. Но я хотел перевести его в отдельную палату, с индивидуальным постом. На что профессор Крайнов ответил категорическим отказом.

«Получается, отец так и не удосужился подойти к профессору», – подумал я про Грымкалова и решил схитрить.

Узнав, что освободилась одноместная палата в коечном отделении и что профессор в этот день был в однодневной командировке, я позвонил заведующему коечного отделения и сказал, что буду переводить Ивана и что перевод согласован с профессором.

Никанор Степанович Амбарцумян заведовал этим отделением двадцать пять лет и сумел выжить на этой должности, несмотря на смену государственных формаций, форм правления и постоянной смены руководителей. Он сразу же спросил меня, в какую палату класть мальчика.

– Степанович, вы что, нюх потеряли? Разве не знаете, кто папа у мальца и как он попал к нам в клинику?

Никанор, конечно же, знал, но все равно уточнил:

– Мне что, его в одноместную палату класть?