Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа

Как просто любить все человечество и презирать человека! Как заманчиво любить негра в Африке или китайца в Китае, уничтожая своего брата, превращая его в рабочий скот, в подопытного кролика, оглушая его идеологиями, загаживая мозги счастьем будущего поколения, во имя которого он теперь, сейчас должен умирать или быть лишенным элементарных прав, хлеба, жилища и средств к жизни. Это ли не чудовищно, а ведь это идеология не личности, а программа всей партии, от которой она не отказывается и по сию пору, ставя во главу угла свои интересы, а не интересы народа, «во имя которого и ради которого» она существует. Если бы не экономический крах, не полнейший провал всей системы и самих великих учений Маркса, Ленина, Сталина, то она бы победоносно шествовала от победы к победе под мудрым руководством какого-нибудь верного продолжателя. А народ? Он или требовал бы: Распни, распни Его! (Ин. 19: 6) – или во всю свою глотку орал: «Ура!»

Идет 1937 год. Мы любим весь мир и все человечество: негров, китайцев, эфиопов, арабов, индусов, а своих душим «ежовыми рукавицами» – пока не пришел конец самому Ежову! Свято место пусто не бывает. Берия примет эстафету уничтожения!

Коленька – в ГНБ, я – в училище, Ольга Петровна – в кресле. Телеграмма из Мурома: «Мама заболела, приезжай. Серафим». Заболела! Как знакомо это слово. Каждый божий день «заболевают» тысячи. В те годы «заболел» или «заболела» значило – посажен! Мама посажена! Вот о чем сообщил Серафим из Мурома. Пришел я, пришел Коленька. Прочитали. Мама посажена! Надо ехать, искать, передать необходимое в тюрьму. Где она? Вечером на поезд, утром на Лакина, 43. Поздняя осень. Серафим напуган, он в десятом, его жизненный опыт не так разнообразен, как мой. Средств нет, чем и как жить?! Первым делом я направляюсь в ОГПУ. Омерзительно, но необходимо. Те же жесткие, колючие, сверлящие глаза. На мой вопрос: «Где?» – следует грубое: – «У нас ее нет!»

– Где?

– В Горьком.

Ночь в Муроме. Бабушка, тетя Наташа, тетя Маруся, наша дивеевская Анюта. Все молчаливо напуганы.

– Что ты думаешь делать?

– Ехать в Горький.

– Вот тебе адрес. Это наши и твои тоже дальние родственники, у них остановись. Они помогут.

Все по очереди перекрестили меня. В путь! На следующий день – Горький. Тут родился и рос великий певец великой революции. «Между тучами и морем гордо реет буревестник, черной молнии подобный!»[67] «Черная молния» – сколько в ней зла, а не поэзии, сколько разрушительной силы, вот когда надо зажигать страстные свечи у икон и читать акафисты «Неопалимой Купине»!

Только бы найти! Найти и передать вот этот узел с теплыми вещами. Уже идет снег. Зима скоро. Разыскав своих дальних тетушек, напившись с дороги крепкого чая, узнав дорогу к Горьковскому централу, я двинулся в путь.

О Боже! Народу тьма. На белом, только что выпавшем снегу черная, распластанная по нему, как зловещие крылья буревестника, зигзагообразно, «черной молнии подобно», очередь. Покорно, безмолвно скорбящий народ с узлами в руках медленно движется к цели. Узнать, а коль тут, то и передать. Я встал в хвост. Часто, смотря на бесконечную, такую же черную, так же медленно движущуюся очередь, в траурном молчании идущую на поклонение восковой кукле[68], принесшей России столько страдания, я вспоминаю ту мою первую очередь в тюрьму. А потом такие же черные, бесконечной вереницей идущие этапы. Тогда, заняв свою первую очередь, я не знал, когда придет мой черед; пока пришел мамин. К вечеру я у окошечка. Торопливолающе, словно тявкая через окошечко, вертухай: «Фамилия… Имя… Отчество?» Списки, списки по алфавиту. Лист за листом. Водит пальцем. Сердце стучит. Тут иль не тут, тут иль не тут! ТУТ! Как ни парадоксально – слава Богу! Тут! Узел в окно. Записку можно? Нет! Нашел! Передал! Мама догадается. Теплые вещи, наскоро собранная еда! Снова тетушки, милые, сердечные, расспросы – как, что? Быстрая еда, вокзал, вагон, ночь, Москва. Пятница, суббота и воскресенье. Один день прогула – болел. И так я каждую субботу стал болеть. В пятницу – поезд, суббота – Горький, тюрьма, очередь, передача, маленький отдых у тетушек, чай, вокзал, вагон, ночь, Москва! Восемь месяцев ожиданий. В один прекрасный день, действительно прекрасный, телеграмма: «Мама дома, приезжай!»

МИЛОСЕРДИЯ ДВЕРИ, они вновь открылись, да они и не закрывались! Нет, они всегда открыты, и из них выходит милосердие в виде светлой, светлой, как солнце, Божией Матери, с протянутыми руками, а в них любовь и сострадание. «Надеющиеся на Тя, да не погибнем!» Нет, не погибнем! «Ты бо еси спасение рода христианского!»