Милосердные

Урса приходит при каждой возможности, хотя такие случаи выпадают нечасто. Авессалом хочет, чтобы Урса все время была рядом с ним, и она говорит Марен, что боится навещать ее чаще, чтобы не привлекать к ней внимания мужа. Несмотря на угрозу, темной тучей нависшую над Вардё, сердце Марен по-прежнему поет от восторга при каждой их встрече, и от каждого прикосновения Урсы у нее все так же кружится голова.

Она ненавидит себя за эти крошечные удовольствия, которые ей дарит присутствие Урсы, даже не подозревающей о своей роли дарительницы. Она ненавидит себя за то, что вообще может радоваться хоть чему-то, в то время как Кирстен томится в темнице. Но Марен не властна над собственным сердцем. Ее чувства такие же беспощадные и могучие, как само море. Иногда, когда они с Урсой соприкасаются руками или встречаются взглядами, Марен представляет, что ее чувства взаимны. Что если ей хватит смелости в них признаться, Урса ответит, что чувствует к ней то же самое. И что тогда будет? Что вообще может быть?

Марен старается доказать комиссару свою полезность, старается сделаться незаменимой. Она превращает свой дом в одну большую кухню и каждый день посылает к комиссарскому столу свежую порцию мясного рагу, сдобренного ароматными травами, которые она обнаружила в кладовой. Среди них нашлась и трава, очень похожая на сушеный паслен, в малых дозах спасающий от лихорадки, и Марен представляет, как однажды она подмешает его в еду, предназначенную комиссару, как он побагровеет лицом и задохнется, подавившись собственным распухшим языком.

Этим мечтаниям она предается чуть ли не чаще, чем грезам об Урсе. А потом, в первый день тысяча шестьсот двадцатого года от Рождества Христова, Урса приходит с известием. Она садится за стол прямо напротив Марен, но упорно не смотрит ей в глаза. Марен чувствует, как внутри все обрывается, и сердце сжимается от дурного предчувствия.

– Фру Олафсдоттер созналась, – говорит Урса. – Скоро ей вынесут приговор.

– Созналась? – Смысл этого слова никак не укладывается у Марен в голове. – В чем она могла сознаться?

– В колдовстве. Что те костяные фигурки у нее дома были орудиями колдовства. – Урса нервно сглатывает слюну. – Я думаю, ее пытали каленым железом. Авессалом говорил, что признание удалось вырвать не сразу, но огонь развязал ей язык.

– А Кирстен? – шепчет Марен. – Она не могла…

Урса качает головой, наконец поднимает глаза и встречается взглядом с Марен. В глазах Урсы столько печали и боли, что у Марен щемит сердце.

– Кирстен ни в чем не созналась.

– Значит, ее отпустят? – говорит Марен, хотя сама понимает, что это глупая надежда.

Урса мнется, кусает губы.

– Скажи мне, – хмурится Марен.

– Лучше бы мне не пришлось этого говорить. Но ее собираются окунуть.

– Окунуть?

Такое смешное, нелепое слово. Как будто какая-то детская игра. Но, глядя на Урсу, Марен понимает, что это совсем не игра.

– Я тоже не знала, что это такое. Я надеялась, мне не придется об этом рассказывать, но… ты должна быть готова. – Урса делает глубокий вдох. – Они потребовали, чтобы Кирстен созналась в своих колдовских преступлениях. Она не созналась. И ей назначили испытание, чтобы доподлинно выяснить, ведьма она или нет.

Сердце Марен снова сжимается от дурного предчувствия, как тогда, перед штормом, когда в окно билась птица-тьма.

– Что с ней будут делать?

– Ее свяжут и бросят в море.

– В море? – Марен чувствует, как у нее немеет язык. – Но оно ледяное. Она утонет!

– Прости меня за такие слова, но уж лучше бы ей утонуть.

Марен глядит на нее, открыв рот.

– Как можно так говорить?!

– Если она выплывет, ее объявят ведьмой. Они говорят, что вода, будучи чистой, не принимает пособников дьявола, и кто не тонет, та ведьма.

Марен с трудом сдерживает тошноту.

– Кто «они»? Твой муж?

– Да, мой муж. И губернатор. Пастор Куртсон тоже будет присутствовать на испытании. И все остальные, кто соберется прийти посмотреть.

Горькая желчь обжигает Марен горло.

– Это будет прилюдно?

Урса кивает.

– Должны быть свидетели.

– Ты можешь их остановить? – Марен сама понимает, что впадает в истерику. – Можешь хоть что-нибудь сделать?

Урса издает сдавленный стон.

– Что я должна сделать? Скажи, и я сделаю все, что захочешь.

Марен хватается за край стола, потому что ей нужно за что-то держаться.

– Когда это будет?

– На следующей неделе. – Урса пристально смотрит на Марен. – Ты же не собираешься туда идти?

– Мне нельзя не пойти. Нельзя бросить ее одну.

– Ты ничем ей не поможешь, – говорит Урса. – И чем бы все ни закончилось, тебе этого лучше не видеть.

– Разве это по-божески? – Слезы жгут Марен глаза. – Почему они думают, что Богу угодно такое зверство?

Урса не знает, что на это ответить. Марен бросается к двери и выбегает на улицу, чтобы ее не стошнило в доме. Ее рвет так долго и сильно, что кажется, будто внутри не осталось вообще ничего. Ничего, кроме громко стучащего сердца, больно бьющегося о ребра.

34