Милосердные

Пастор отходит от края причала, и Марен даже не успевает моргнуть, как раздается тяжелый всплеск, и вот Кирстен уже в воде. Вся толпа зрителей подается вперед, а комиссар и его два помощника, держащие веревку, отклоняются назад, чтобы не потерять опору на заиндевевшей земле. Марен заставляет себя подойти ближе.

Кирстен скрывается под водой, вспененной от удара при ее падении. От волн веет стужей. Ледяной холод бьет Марен в лицо. Она не знает, на что надеяться, о чем молиться: чтобы Кирстен сумела выплыть, или чтобы она утонула, ушла на дно так же быстро, как ее брюки с рунными камнями в карманах. Но когда Кирстен выныривает на поверхность – в глазах стоит бешеный ужас, перекошенный рот отчаянно хватает воздух, из груди рвутся хрипы, жалобные и пронзительные, как крики крачек над морем, – Марен рада, что Кирстен жива, хотя это значит, что теперь ее осудят как ведьму.

Кирстен вытаскивают на причал. Ее обнаженное тело белее снега. Она так исхудала, что Марен видны ее ребра, выпирающие из-под кожи, как корни деревьев, выходящие из-под земли. Марен срывается с места, чтобы броситься к ней, но чья-то рука – холодная, как зимняя стужа, – хватает ее за запястье. Это Эдне, она все же пришла. Эдне смотрит на Марен широко распахнутыми глазами и едва заметно качает головой.

Марен вырывает руку и опять оборачивается к Кирстен. Ее уже укутали в меховую накидку и ведут обратно к повозке. Им не хочется, чтобы Кирстен замерзла насмерть, прежде чем она предстанет перед судом. Незащищенная кожа у нее на горле и на запястьях – белая, точно кость.

– Ведьма, как она есть, – говорит губернатор и хлопает по плечу запыхавшегося комиссара Корнета, который все еще не отдышался после того, как вытаскивал Кирстен из моря. – Мы сегодня же назначим дату суда.

Его слова отдаются в ушах Марен грохотом крови. Ее сердце стучит, как шаманский бубен. Трое стражников затаскивают обмякшую Кирстен на повозку. Зрители начинают расходиться еще до того, как повозка сдвигается с места. Но Марен подходит ближе – так близко, насколько ей хватает смелости под настороженным взглядом суровых стражников, – и стоит, сцепив пальцы в замок, чтобы не протянуть руку к Кирстен. Стоит и смотрит, как тусклый свет лампы, прикрепленной к повозке, удаляется прочь и исчезает за стенами Вардёхюс.

Кирстен даже не видела Марен. А значит, Марен приходила зря. Ее присутствие оказалось никчемным и бесполезным, как порванный в клочья парус. Марен думала, что все самое худшее уже случилось – в ту злополучную ночь, когда шторм погубил всех мужчин Вардё. Она думала, что не может быть большей беды, чем тот шторм. Но теперь Марен знает, какой глупой была ее вера в то, что зло исходит извне. А оно всегда было здесь, среди них: зло, ходящее на двух ногах и оглашающее приговор человеческим голосом.

Пастор Куртсон застыл неподвижно на краю причала. Стоит, кутаясь в теплую куртку. Марен вспоминает, как Кирстен отдала ему свою куртку, когда он мерз на причале в ожидании прибытия комиссара. Он снимает одну рукавицу, наклоняется над водой, подносит к ней руку и тут же отдергивает, словно обжегшись. Выпрямляясь, он чувствует на себе взгляд Марен и оборачивается в ее сторону. Его глаза блестят в темноте, но, может быть, это просто от холода.

Пастор, сгорбившись, идет прочь, и Марен просто глядит ему вслед. Не пытается его окликнуть, не пытается заговорить. Да и о чем теперь? Пастор Куртсон искренне верит, что Бог явил чудо, милосердно позволив им жить после шторма, а Марен уверена, что куда милосерднее было бы утопить сразу всех, чтобы на Вардё не осталось вообще никого.

* * *

Уже назначена дата суда: через два месяца, в начале весны. Урса говорит Марен, что причина отсрочки объясняется тем, что на суд съедутся гости со всей провинции. В частности, будут присутствовать все остальные здешние комиссары. Обычно в связи с колдовством судят саамских мужчин, но Кирстен и фру Олафсдоттер – первые на памяти нынешнего поколения женщины-норвежки, обвиненные в ведьмовстве. Процесс обещает быть громким, люди приедут на суд аж из Тромсё, может быть, даже из Шотландии.

Кроме Урсы, никто из знакомых Марен не бывал в Вардёхюсе, но и Урса никогда не присутствовала в зале суда. Авессалом ничего ей не рассказывает, говорит она Марен, хотя он каждый день ходит в крепость, готовясь к судебному заседанию.

– Он ведет себя так, словно готовит сюрприз, – говорит Урса с горечью и отвращением в голосе. – Словно хочет меня порадовать.

– Это его звездный час, – отвечает Марен, продолжая яростно месить тесто для черного хлеба. – Ему хочется сделать тебе приятное.

При всей своей ненависти к комиссару она даже отчасти ему сочувствует. Ей понятно его устремление сделать приятное Урсе. И ведь он даже не знает, как отчаянно Урса его ненавидит, со злорадством размышляет Марен.