Милость крестной феи

Любезный Ашвин в конце концов станцевал и с Эли, сделав ей пару весьма уместных комплиментов – ровно таких же, какие он делал Анисс, Эльме, Линте и еще доброму десятку девушек. Она, не зная, что ответить, точно так же вежливо поблагодарила его, так и не решившись ни о чем спросить. Вечер пошел своим чередом, и итогом его было то, что Эли оказалась для Ашвина одной из множества местных девиц – не хуже, но и не лучше прочих. Да что там, можно было спорить на что угодно: он даже лица ее не запомнил, не говоря уже об имени! Влюбленное сердце чует равнодушие так остро, как будто оно режет глубже любого ножа, – и Эли не составило труда вынести себе безжалостный приговор.

Насколько внезапна и сильна была ее влюбленность в Ашвина – настолько же естественным и спокойным оказалось его безразличие.

Глава 6

По дороге домой Эли не проронила ни слова и в комнату свою поднялась молча, как будто увидала что-то пугающее, неведомое, лишившее на время дара речи. Внутреннее сияние, еще недавно освещавшее ее лицо и распалявшее на щеках горячечный румянец, погасло, а вместе с ним поблекла вся ее красота – даже платье, казалось, в единый миг выцвело, измялось и перекосилось, словно не его все эти дни старательно ушивали и подгоняли по фигуре.

Маргарета поспешила за ней, желая утешить, но дочь не слышала ее, глубоко погрузившись в свои размышления и невпопад кивая растрепанной головой в ответ на вопросы встревоженной матери. Лишь когда та собиралась уходить, так и не сумев утешить свое бедное дитя, Эли негромко, но отчетливо воскликнула, споря с одной ей слышимым голосом:

– Но ведь это неправильно! Так не должно быть!..

Слова эти испугали Маргарету куда больше, чем все остальное. Вместо того чтобы отойти ко сну после утомительного вечера – а время было позднее, глубоко за полночь, – она ходила взад-вперед по гостиной и повторяла на все лады:

– Как же ей помочь? Отчего ничего не вышло?

Одерик терпеливо слушал ее причитания, соглашаясь с тем, что проклятие феи если и сбылось, то наполовину – Ашвин был славным юношей, вполне достойным любви Эли, но вряд ли мог оказаться особой королевских кровей. С чего бы принц угодил в столь стесненные жизненные обстоятельства и очутился безо всякой свиты в старой усадьбе на краю света с одной лишь теткой-опекуншей? Да и манеры юноши, хоть и произвели превосходное впечатление на здешний высший свет, свидетельствовали о хорошем воспитании, но отнюдь не о привычке к власти и богатству. Ашвин держался очень скромно, и сдержанность его совершенно не походила на высокомерие, а любезность была скорее сердечной, чем светской. Совершенно ничего королевского!

– А если он не принц, то любовь эта не из-за проклятия, – подытожил Одерик, обнимая заплаканную жену, – так что все еще можно исправить!

Но, увы, его надежды не оправдались: утром оказалось, что Эли впервые в жизни заболела. Жар сменялся ознобом, сознание путалось, и спешно прибывший доктор сказал, что видит явные признаки горячки.

– Не случалось ли у барышни нервических приступов накануне? – спросил он, утомившись слушать о том, как крепко обычно здоровье Эли и как странно выглядит ее внезапное недомогание.

Пришлось признать, что старый врачеватель прав: девушка слегла от переживаний. Были ли внезапно вспыхнувшие чувства следствием проклятия или же нет, но они оказались не из тех, что тихо угасают, не найдя взаимности. Несчастная влюбленность Эли переродилась не в тихую тоску, а в злейшую лихорадку, грозящую выжечь изнутри ее тело. К вечеру того же дня девушка почти впала в беспамятство, да и наутро чувствовала себя не лучше.

– Должно быть, юная барышня с непривычки слишком много танцевала, заполучила испарину, затем ее продуло по дороге домой – вечера не такие уж теплые, – рассуждал доктор, почесывая лысину с огорченным видом, свойственным людям, которые не знают, с какой стороны браться за дело. – Тут добавились переживания, огорчения – и вот! – сильнейшая горячка, чего и стоило ожидать. Как неосмотрительно… Луна нынче переходит в созвездие Совы – это самое опасное время для людей, склонных к нервическим приступам…

Но его умозаключения, конечно же, не успокаивали бедных родителей, а, напротив, повергали в страх: кто бы ни был виноват в болезни Эли – танцы, феи или сочетания небесных тел, – девушке становилось все хуже.

Наконец Маргарета, доведенная отчаянием до крайности, взмолилась: