Милость крестной феи

– Одерик, давай поедем к этим людям! Я знаю, что Эли может спасти только этот мальчик, кем бы он ни был: принцем, нищим или выходцем из преисподней! Пусть он приедет к ней, пусть поговорит… Они виделись всего лишь раз. Пусть он не выказал к ней тогда интереса – и что с того? Столько суеты, столько людей вокруг! Наша бедная дочь приняла все слишком близко к сердцу, ей просто не доводилось бывать на таких сборищах, вот она и придумала себе невесть что… Мы объяснимся с тетушкой-опекуншей. Может, не все потеряно? Людям со стороны нипочем не понять, как страшно то, что происходит с Эли, но мы-то знаем о проклятии! Все наши несчастья происходят неспроста, и нам нужно во что бы то ни стало заполучить для дочери этого Ашвина!

– Но если мы пойдем сватать Эли к едва знакомым людям, они подумают, что мы сошли с ума, – отвечал на это Одерик, который был огорчен едва ли не сильнее жены, однако даже в горе сохранил некоторое здравомыслие.

– Ах, да какая разница, что они подумают! – закричала Маргарета. – Ради спасения дочери я готова на всё!

И тем же вечером они отправились в гости к госпоже Кларизе и ее воспитаннику – безо всякого приглашения, без предупредительной записки. Но на что только ни пойдешь, когда единственная дочь сгорает в лихорадке то ли от любви, то ли от проклятия, то ли от Луны, вошедшей в созвездие Совы!

Позже Маргарета не раз говорила, что сразу поняла: госпожа Клариза в тот вечер была смертельно напугана поздним нежданным визитом. Одерик, напротив, утверждал, что ни о чем не догадывался и посчитал, будто хозяйка попросту им не рада, как и любой другой человек, застигнутый врасплох незваными гостями. Но в одном они сходились: усадьба Терновый Шип, где с недавних пор обитали строгая дама и ее воспитанник, показалась им крайне неуютным местом. Мебель вся сплошь старая и неудобная, из оконных щелей тянуло сыростью, а дров в камине было ровно столько, чтобы создавать в доме видимость тепла, а не его ощущение. Дряхлые нерасторопные слуги, впустившие Одерика и Маргарету в дом, не могли объясниться даже друг с другом, не говоря уж о гостях, и прибавили бестолкового переполоху.

– Должно быть, они не успели еще обжиться, – прошептала Маргарета супругу, усаживаясь в потертое кресло, на которое ей указала мрачная Клариза, с трудом нашедшая слова для приветствия и тут же удалившаяся под каким-то надуманным предлогом.

– И не так уж богаты, – так же вполголоса ответил Одерик, красноречиво обводя взглядом скромную обстановку гостиной.

Быть может, для чужого уха эти слова, исходящие из уст отнюдь не купца или другого выскочки без капли благородной крови, прозвучали бы возмутительно – и даже непозволительно! – но Маргарета услышала в них только то, на что сама горячо надеялась: во-первых, Ашвин определенно не был принцем, раз уж довольствовался столь малым; а во-вторых, госпоже опекунше при таких-то доходах следовало от души порадоваться нежданной-негаданной невесте с богатым приданым, не удивляясь лишний раз странности этого предложения.

Но ожиданиям этим не суждено было сбыться – разве могло получиться иначе в деле, где замешаны обиды феи? Весь разговор пересказывать смысла нет: и без того ясно, что Маргарета волновалась и говорила слишком много, а Одерик по той же причине не произнес и десяти слов, словно у него язык отнялся. Попробуйте-ка объяснить почти незнакомому человеку, что решили с ним породниться! Прийти в гости поздним вечером без приглашения – и то сомнительное предприятие, а если уж речь заходит о внезапном сватовстве… К женитьбе разговор вышел не сразу, после немалого блуждания по кружным путям приличий и обязательных любезностей, – но это ничуть не помогло. Лицо хозяйки дома то краснело, то бледнело; временами она вздрагивала и начинала так пристально таращиться на гостей, словно ожидала, будто те сейчас превратятся в нетопырей или же завоют как оборотни. Не раз бедной Маргарете казалось, что госпожа Клариза ее вовсе не слышит или слышит как-то очень по-своему – иначе с чего бы ей так пугаться и вздрагивать? Удивление можно отличить от возмущения, а возмущение – от тревоги, и если первые два чувства казались вполне естественным для порядочно ошарашенной госпожи опекунши, то третье было определенно избыточным и странным, – и Маргарета, не отдавая себе в том отчета, преисполнилась дурных предчувствий.

Надо сказать, они полностью оправдались.

– Смилуйтесь, боги! – воскликнула в конце концов Клариза, всем своим сухощавым строгим лицом выражая благовоспитанное негодование, которое было призвано спрятать тот самый страх. – Да как вам вообще в голову пришло подобное? Будь эта беседа чуть более приличной – я бы, пожалуй, не знала, как объясниться, но тут скажу, не покривив душой: что за безумные речи вы завели?