Милость крестной феи

– Оставьте меня здесь одну, – твердо сказала она. – Я буду звать фею до рассвета каждую ночь, начиная с этой. С места не сойду, пока она не ответит, и если умру, то не от любви, как ей хотелось бы, а от обычной простуды. Вряд ли госпоже волшебнице это понравится!

– Упрямства в тебе ничуть не меньше, чем во мне когда-то, – печально промолвила Маргарета, смирившись с тем, что не переубедит дочь. – Но хватит ли у тебя храбрости?

– Храбрость в таком деле совершенно лишняя, – не согласился с ней Одерик. – Нашей дочери сейчас куда нужнее рассудительность. Но что толку говорить о рассудительности, если мы стоим здесь среди ночи? Вся эта затея – чистое сумасшествие!

– Я останусь здесь, пока не увижу фею, – был единственный ответ Эли, и родителям ее пришлось смириться с этим решением.

Одерик и Маргарета нехотя оставили дочь, перед тем повторив бесчисленное количество раз свои напутствия – столь же искренние, сколь и бесполезные. Ни храбрость, ни рассудительность не пригодились Эли в ту ночь: говорить с феей без страха и оглядки – гибельное дело, а искать в ее словах истину, на которую можно опереться в своих рассуждениях, – и вовсе глупо. Не станем тянуть беса за хвост: конечно же, дама туманов и звезд откликнулась на зов Эли, перед тем выждав положенное по фейским обычаям время. Поспешность не к лицу даже смертным людям, пытающимся казаться важными, а уж бессмертным созданиям торопиться вовсе не пристало, и фея точно угадала тот миг, когда надежда зовущего сменяется отчаянием, ослабляющим разум и тело.

Если к Маргарете в свое время она явилась созданием ночи, сотканным из непроглядной черноты, то к ее дочери пришла частицей Млечного Пути, мерцанием тумана, впитавшим в себя лунный свет. Будь на месте Эли человек, ничего о феях не слыхавший, – наверняка бы сразу решил, что так прекрасно в ночи может сиять лишь нечто добрейшее по своей природе. Но Маргарета подробно и без утайки пересказала свой разговор с феей – а эта простая женщина сама бы нипочем не смогла придумать столько злых и темных слов! – так что Эли не обманулась красотой волшебного существа. Свет этот был жестоким и холодным, и горе тому, кто понадеется найти в нем спасение…

– Славной ночи тебе, маленькая Эли, дочь малодушной Маргареты, – нежно и страшно промолвила фея. – Я знала, что ты пожелаешь со мной говорить. Болит ли твое сердце, милое дитя? Разрывается ли на части?

И от слов этих Эли, еще недавно намеревавшаяся держаться гордо и бесстрашно, горько зарыдала, упав на колени. Была ли в речах феи особая магия, или силы самой девушки к тому времени иссякли, – но этого крошечного укола хватило, чтобы боль и отчаяние захлестнули ее с головой, заставив забыть о сопротивлении.

– Да, – только и смогла она произнести. – Так больно, больно!..

– Это только начало, – пела фея, приближаясь и окутывая свою жертву пронизывающим холодом. – Ты будешь страдать все сильнее с каждым днем. Все мысли уйдут, кроме одной: о его равнодушии. Все твое счастье – в нем, а кроме него – ни счастья, ни смысла. Жизнь будет пуста, как будто весь мир превратится в бледную тень себя прежнего. Ни солнечный свет, ни шум дождя, ни пение птиц, ни людской смех не тронут больше твое сердце, ведь оно целиком заполнено любовью к нему, и больше там нет места ни для чего…

– Как избавиться от этого проклятия? – прошептала Эли, не глядя на госпожу туманов, которая становилась все выше и ярче, словно питаясь горем и болью.

– Проклятия? – воскликнула фея. – Это глупая и злая клевета! Разве может любовь быть проклятием? Любовь – это величайшее счастье!

– Но вы сами говорите, что я не смогу радоваться солнечному свету…

– Какой вздор! – фея презрительно рассмеялась. – Кому нужна такая радость? Она годится только для безродных нищих, для самых глупых неудачников! Радоваться солнцу, которое и так всем светит? Разве не достойна ты более редкого и изысканного счастья?

Эли молчала в растерянности, не зная, что сказать на это. Ей еще не доводилось слышать слова, которые звучали правдиво и складно, но при всем том ощущались как нечто неправильное и насквозь лживое.

– Но я хочу любить весь мир, как раньше, – наконец сказала она неуверенно.