Милость крестной феи

А когда тьма схлынула, все увидали, что Эли – растерянная и румяная от смущения – сидит в кресле; на лице ее не осталось никакого признака болезни, слабости или недомогания – это вновь была та самая девочка, способная взобраться на самое высокое дерево или без устали шагать целыми днями напролет по лесной дороге. На ее плечо уже взобрались несколько взволнованных мышей и крыс – должно быть, тех самых, которым недавно выпало несчастье принять облик лошадей и лакеев, – а в изорванный подол платья намертво вцепилась зеленая ящерица. Вероятно, всем им очень хотелось домой, в Лесной Край, – и они знали, кто им в этом сможет помочь.

Но самое удивительное – на одной из грязных босых ног Эли сверкала совершенно восхитительная хрустальная туфелька, создать которую могло только волшебство.

Вторая такая же туфелька оказалась в руках у Ашвина, смотревшего на дар магии с некоторым недоумением: все-таки он был слишком юн (и вдобавок – чужестранец!), чтобы понять, как устроен ум яблочных фей и в чем состоит их милость.

– Наверное, ему нужно надеть эту туфельку на ногу нашей дочери, – прошептал Одерик Маргарете, и та согласно кивнула.

– Да это же полная бессмыслица! – воскликнул в отчаянии господин Эршеффаль.

– Не нам о том судить, – благоразумно заметил Одерик и махнул оробевшему Ашвину рукой, чтобы тот побыстрее приступал к делу.

Конечно же, туфелька пришлась Эли впору, но, к сожалению, никто из присутствующих так и не понял, в чем же был изначальный замысел фей и каким образом стеклянная обувь может помочь влюбленным обрести друг друга.

Глава 27

Эли, глядя на то, как бессмысленно и нарядно блестят хрустальные туфельки, поболтала исцарапанными ногами и сказала чуть удивленно и радостно:

– Я… я свободна! Никогда еще не была такой счастливой… О, у меня такое чувство, будто сил у меня так много, что я могу бежать день и ночь напролет – пока не вернусь домой, в Лесной Край!

Мыши и крысы дружно запищали от восторга, во всем соглашаясь с ней, ну а ящерица давно уж сидела в кармане платья, без труда определив, что создания лесов, полей и болот всегда находили себе здесь приют.

Маргарета и Одерик, то плача от счастья, то смеясь, принялись обнимать дочь. Проклятие феи пало – в этом не было никакого сомнения!

– Поздравляю… э-э… невесту его высочества, – пробормотал и господин Эршеффаль, не желая оставаться в стороне, несмотря на испытываемую им сильнейшую неловкость. – Сердечно рад!..

Но Ашвин, все это время хранивший молчание, покачал головой с печальной улыбкой.

– То, что я предложил Эли свои руку и сердце, – сказал он, – вовсе не значит, что она обязана их принять.

– Но разве… – начал было Эршеффаль, вновь закипая от возмущения, становившегося тем сильнее, чем меньше понимал почтенный опекун, но принц резким жестом пресек эту речь.

– Проклятие пало, – коротко промолвил он. – А вместе с ним исчез и прочий… морок.

– Ты знал! – вскричала тут Эли, высвобождаясь из родительских объятий и вскакивая на ноги. – Ты же знал, что я… я…

– Что ты разлюбишь меня? – с едва заметной запинкой произнес Ашвин то, что она сама сказать не решалась. – Разумеется, я знал. Ты сама об этом мне рассказала. И сударыня фея напоследок шепнула мне, что я потеряю тебя навсегда, если скажу вслух, что люблю. Уж очень ей не хотелось, чтобы ее проклятие пало…

Тут господин Эршеффаль, в изнеможении утирая пот со лба, пробормотал: «Так вот оно что!..» – и был, пожалуй, единственным человеком из всех присутствующих, кому открывшаяся истина доставила немного радости. Даже Маргарета и Одерик, чье величайшее счастье, казалось, ничто не может омрачить, переглянулись и вздохнули, с жалостью глядя на Ашвина. Проклятие феи, хоть и было разрушено до самого основания, все-таки содержало достаточно горького яда, чтобы успеть напоследок изъесть одно людское сердце.

– И ты бы мог промолчать, – Эли смотрела на юношу пристально. – Если бы ты оставил меня при себе…

– Ты бы медленно угасала, – пожал плечами Ашвин. – А я бы стал подлецом, воспользовавшимся твоей уязвимостью. Разве возможно поступить так с тем, кого действительно любишь? Я предпочту никогда больше не увидеть тебя, но знать, что ты свободна и счастлива, чем видеть каждый день, помня о своем обмане. Я отдал бы все за то, чтобы ты меня полюбила, но мне нужна твоя любовь, а не волшебное наваждение…

Откровенность юноши, говорившего так, словно в комнате больше нет никого, кроме него и Эли, смутила всех прочих так, что они, не сговариваясь, попятились и тихонько вышли вон. Маргарета утирала глаза, Одерик бормотал: «Это и в самом деле славный парнишка, хоть и принц!» А господин Эршеффаль, державшийся из последних сил, чтобы не досаждать воспитаннику в столь деликатной ситуации своим вмешательством, едва выйдя из зала, вскричал в сердцах:

– Эти ваши феи – премерзкие существа!..

– И не говорите, – согласился Одерик.

А Маргарета лишь горько вздыхала, думая о том, что Ашвину до конца его дней предстоит расплачиваться за ее давнюю ошибку, – а ведь он, в сущности, просто подвернулся под руку фее…