Милый друг Змей Горыныч. Сборник литературно-философских эссе

Антропоинсектическая идея находит в творчестве Николая Олейникова дальнейшее развитие. По образцу «таракана Лебядкина», поэт дает насекомым имена (муха Мария в поэме «Пучина страстей», блоха мадам Петрова в шутливом «Послании Генриху Левину»). Эти поименованные насекомые изначально существуют в мире, где господствуют законы социального дарвинизма, поэтому их трагическая гибель предопределена.

Страшно жить на этом свете,
В нем отсутствует уют, —
Ветер воет на рассвете,
Волки зайчика грызут…

Лев рычит во мраке ночи,

Кошка стонет на трубе.
Жук-буржуй и жук-рабочий
Гибнут в классовой борьбе.

«Послание Генриху Левину»

Печальная участь ожидает и безымянного таракана — героя самой знаменитой пьесы Олейникова «Таракан» (1934).

Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосет.
Он попался. Он в капкане.
И теперь он казни ждет.

По замечанию литературоведа Софьи Поляковой, образ таракана построен здесь по методу Kinderschema, когда объекту изображения придаются черты невинного ребенка: «Это приближение к Kinderschema обусловлено тем, что муки безвинной жертвы эмоционально наиболее убедительны, если эта жертва — беззащитный младенец. Видимо, это, а не близость поэтики Олейникова к поэтике Лебядкина, заставило Олейникова вспомнить Достоевского и процитировать его в эпиграфе к „Таракану“».

Как представляется, Олейников совсем не случайно ссылается на Достоевского, поскольку является его последовательным продолжателем, исповедующим сходное отношение к теории социального дарвинизма. Сюжет «тараканьих» пьес Достоевского и Олейникова совпадает — обоих насекомых, оказавшихся в стакане, ждет схожая участь с той лишь разницей, что олейниковский таракан сначала подвергается смертельной вивисекции, а затем выбрасывается в окно, символизирующее то же небытие, что и лохань. У Достоевского палачом выступает благороднейший старик Никифор, у Олейникова инквизиторами становятся его подмастерья — ужасные вивисекторы, расчленяющие насекомое в научных целях. В обоих случаях подразумевается антигуманная сущность социальной реальности, толкуемой в дарвинистском духе.

Помимо прочего, в олейниковской пьесе о таракане содержится критика утопического антропоинсектизма, с веселой беспечностью трансплантирующего разум, но не душу. Отнюдь не приветствуя фаустианский эксперимент с «лучшей жертвой, которую видели звезды», Олейников сосредотачивает внимание на страданиях таракана, подвергаемого хирургическим действам. Поэт осуждает бесчеловечную сущность вульгарного материализма, который лишает человека нетварного начала:

Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша…
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.

Но наука доказала,

Что душа не существует,
Что печенка, кости, сало —
Вот что душу образует.

Против выводов науки

Невозможно устоять.
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать.

Олейниковский таракан не ропщет перед неизбежной казнью, как не ропщет и лебядкинский таракан. Однако здесь погибает, образно говоря, не «поэт в душе», а безвестный «мученик науки», которому вообще отказано в душе. У олейниковского героя отнята последняя, спасительная надежда, а смысл жизни сведен к тому, чтобы стать неким подопытным существом для демиурга фаустианского толка. И перекличка со знаменитыми стихами Гете («Подожди немного, отдохнешь и ты!») отнюдь не случайно возникает в зооморфных аллегориях поэта(«Послание Генриху Левину»):

Дико прыгает букашка
С беспредельной высоты,
Разбивает лоб бедняжка…
Разобьешь его и ты!

По большому счету, Олейников доводит антропоинсектическую идею Достоевского до полного логического завершения. Его критика социального дарвинизма особенно наглядна в стихотворении «Чарльз Дарвин» (1933).

Чарльз Дарвин, известный ученый,
Однажды синичку поймал.
Ее красотой увлеченный,
Он зорко за ней наблюдал.