Милый Эп[Книжное изд.]

Отец с мамой укатили куда-то раным-рано. Я завтракал один, в десятый раз прокручивая на маге сцены в продовольственном магазине, и как-то забыл про время и про то, что надо поторапливаться. Смотрю, Шулин на пороге.

— Эп, ты жив?.. Я думал, помер! Кричу-кричу, свищу-свищу— хоть бы хны! Мы же опаздываем! — посыпал он, прокрадываясь ко мне в кухню, но вдруг замолк и настороженно остановился, прислушиваясь. — Что это?

— Где?

— Да вот звучит.

— Английский, — спокойно сказал я.

— Но-о? И правда. Откуда?

— Мои записи.

— Твои?

— Yes, — важно ответил я, и тут взыграло во мне озорство. — What can 1 do for you, sir?.. What's the price of this?.. It's indicated on the price ticket. Thank you very much!.. A half of a kilo of chocolate with nut filling, please!.. Pay to the cashier, sir! There you are, madam![33] — выдал я без запинки свежевыученный текст, жестикулируя, как продавец за прилавком.

У Шулина отвисла челюсть.

— Э-эп! — только и выдавил он.

— Do you understand me?

— No, I don't, — автоматически ответил он.

— It's a great pity, — продолжил я строго, хотя смех и восторг уже разбирали меня.

In spring, when woods are getting green,
 I'll try and tell you what I mean[34]

— С ума сойти! — прошептал Авга.

— Это еще не все! Пошли-ка!

Я затащил ошеломленного Шулина к себе в комнату, показал ему шпаргалки, веером торчавшие там и сям, пояснил, как ими пользоваться, потом завел в гостиную, в туалет и наконец в кухню, где над раковиной были прикноплены стихи Томаса Мура «Those evenig bells», написанные четким Валиным почерком. Это доконало Авгу. Он сел на стул и, подняв брови так, что они исчезли под низким чубчиком, спросил:

— А я?

Ему, наверно, почудилось, что я на полных парусах уношусь в какой-то новый мир, умный и блистательный, а он, как дурак, остается в старом замшелом мире.

— Что, и ты хочешь?

— Конечно!

— Хм!.. Вообще-то я думал о тебе, но потом закрутился. А раз так, давай!.. Для затравки выучим «Вечерний звон». Помнишь мотив? — И я, задрав голову, сведя брови и нежно дирижируя, тихо запел: — Those evenig bells!..

— Бэм-м, бэм-м! — пробухал Авга.

— Those evening be-ells!..

— Бэм-м, бэм-м!..

— Ол райт! И на экзамене выдадим дуэт!

Шулин просиял.

— А этих леденцов не дашь?

— Каких?

— Бумажек со словами?

— Дам.

Я принес ему с полсотни уже выученных слов и высыпал в плотно, как для воды, стиснутые ладони. Шевеля толстыми губами, Шулин прочел про себя несколько фраз и усмехнулся:

— Леденцы!.. Сам додумался?

— Валя.

— Ах, эта птичка?

— Ты брось птичкать, — нахмурившись заметил я, — Я же тебе говорил, что она сестра Светланы Петровны. И знаешь, как жарит по-английски?.. Вот и помогает двоечнику.

— Коню понятно, айлавью![35] — сказал Авга, аккуратно пряча бумажки. — Везет же людям! Даже когда двойка, — везет!.. А тут хоть бы маленький айлавьюнчик блеснул!

— Блеснет! — утешил я. — Скажи вот лучше, что такое «сын свинью».

— Как, что такое?

— Ну, как это перевести на русский?

— Сын свинью-то?.. А что переводить, когда уже переведено. Сын, значит, зарезал свинью.

— Это понятно, но в том-то и фокус, что фраза и по-русски имеет смысл, и по-английски. По-русски, сын свинью зарезал или подложил кому-то — черт его знает, а по-английски фразу надо разделить на три части: сынс ви нью, что значит — поскольку мы знали… Видишь, какая кирилломефодика!

 — Тоже Валя изобрела?

— Тоже.

— Да-а! — уважительно протянул Авга.

— Так что вот, брат, мы трудимся, а не просто тебе айлавьюнчик! — уколол я Шулина.

— Молчу, как рыба об лед!.. О, вспомнил, где я видел Валю, у нас в школе, на мартовском вечере! Охотничий глаз!.. Она все с Толик-Явой танцевала!

— С Толик-Явой? — переспросил я.

— Ну.

— Интересно… Ну, ладно, анкеты заполнил?

— Заполнил.

— Гони.

Видя, что на первый урок так и не успеть, мы пошли не торопясь, подгадывая к звонку с урока. Против крыльца, у заборчика пришкольного сада, стояла блестящая «Ява», с никелированной цепочкой, продетой сквозь переднее колесо и вилку и схваченной маленьким замочком, — мотоцикл того самого Толик-Явы, с которым Валя танцевала на мартовском вечере. Эти Авгины слова царапнули меня, но я забыл про них, а при виде мотоцикла мне опять стало неприятно. Ну, Шулин лучше бы промолчал!.. Я сделал вид, что не заметил мотоцикла, но Авга, охотничий глаз, сказал:

— Вот он, конь.

— Чей?

— Толик-Явы.

— А-а, да, машина!

Васька Забровский встретил меня почти кулаками, крича, что я спятил и режу его без ножа. Тут же не дав мне войти в класс, он крикнул остальных членов комиссии и повел нас в пионерскую комнату, говоря, что все договорено, — нас освободили от занятий, чтобы мы живо обработали анкеты. Вручив нам ключ, комсорг велел запереться и не открывать ни черту, ни дьяволу, какими бы голосами они ни говорили.

И мы засели.