Мимикрия (СИ)

Драко мог бы думать, что о нём забыли, но еда и вода всегда появлялись в одно и то же время посреди комнаты — а значит, кто-то за ним следил. Первые два дня Драко совсем не ел и не пил — боялся, что в сладкой булочке припрятали отраву (хотя убийство с помощью яда совершенно не походило на стиль Волан-де-Морта). Но на третий день стало до безумия голодно, жажда начинала сводить с ума, и Драко не выдержал: съел пару ложек рисового пуддинга и выпил полстакана чистой воды, ожидая, что потеряет сознание через пару минут, но ничего подобного не произошло.

Еда, хоть и не была отравлена, на вкус оказалась до отвращения пресной. К тому же, её всегда было очень мало, даже для Драко, который и прежде не хвастал большим аппетитом. Драко просил в пустоту увеличить порции, но пустота отвечала лишь привычной тишиной. Может, так и было задумано: Волан-де-Морт давал понять Драко, что тот у него на крючке: жизнь Малфоя зависит от одной лишней ложки.

Драко много думал — не хотел, но альтернативой выступало изучение серого кирпича, и уже через несколько часов это наскучивало. Мысли крутились в голове, постоянно путаясь — но Драко до того устал, что больше не боялся. По крайней мере, сейчас. Пустота и одиночество затопили чувство страха, и он просто хотел, чтобы кто-то пришёл — кто угодно. Драко был бы рад даже Селвину.

Тяжелее всего было не знать, когда это закончится. Когда прекратится это бессмысленное существование в комнате шесть на шесть футов {?}[два на два метра] со скрипящей кроватью и туалетом в углу — и есть ли вообще у этого конец. Остаться с самим с собой наедине — это ли не самое худшее наказание?

Драко размышлял о Пожирателях: думал о Пиритсе, Августе, Панси. Всех их ждал Азкабан, и как только Волан-де-Морту придёт конец (если придёт) — Малфой не сомневался — все его приспешники окажутся за решёткой. Кроме Драко. Потому что он заключил выгодную сделку с Поттером, преследуя эгоистичное желание выжить. Хотя работа на две стороны едва ли являлась гарантией безопасности. Мёртвый Северус тому подтверждение — да и сам Драко, теперь запертый в сырой темнице, доживающий, наверняка, свои последние дни, в том числе.

Иронично. Желание жить привело его к смерти.

Драко рассуждал о смерти, перекатывая короткое шипящее слово из шести букв на кончике своего языка. Смерть казалась чем-то сказочным — невероятным, далёким; тем, что никак не должно коснуться человека в двадцать лет. Быть может, если бы он не пустил Пожирателей в школу, и Дамблдор не умер, сейчас Драко пересчитывал бы золотые запасы в семейном хранилище, а не сидел в рваной одежде на грязной кровати. Но после гибели директора смерть взяла Малфоя под руку, как старого друга, и повела по жизненному пути. Сначала однокурсники, после — родители; а дальше — бесчисленные грязнокровки, маглы, сквибы, Джастин; и наконец — Блейз. Забини не хотел умирать, собирался выжить любой ценой и вдруг совершенно необдуманно пожертвовал собой, потому что Малфой его в это втянул. Это Драко его убил.

Путавшиеся мысли буквально сводили с ума, туманили разум, заставляли то истерично смеяться, то сдерживать накатившие слёзы. И единственное, что позволяло Драко оставаться на плаву и окончательно не скатиться в бездну уныния — Поттер. Мысли о нём были складными, понятными, выстроившимися в ровную линию друг за дружкой, и стоило только подумать о Гарри, как тёплое волшебство начинало струиться по венам и покалывать мелкими иголками кончик носа.

Хотелось бы верить, что Поттер его искал. Если он, конечно, ещё жив — в чём Драко теперь не был до конца уверен. Но видеть Гарри, касаться его кожи, вдыхать сладкий аромат мяты с каждым днём хотелось всё отчаяннее. Драко рисовал в своей голове нежные образы: как Поттер мечтательно смотрел в небо, заливисто смеялся, мягко сжимал руки. Всё, что прежде удалось запечатлеть разуму Драко — пока Гарри был рядом.

И как много Драко упустил.

Поттер был чрезвычайно заботлив. Только теперь Драко это разглядел: вспомнил, как бережно Гарри касался его впервые, как аккуратно целовал пальцы, почти невесомо дотрагивался до его лица, сжимал плечи в осторожных объятиях. Гарри вёл себя так, будто Драко действительно ему нравился. Подбирался медленными тихими шажками ближе, одурманивая и загоняя Драко в угол. И потому чертовски хотелось верить, что желания Поттера — истинны. В конце концов, Гарри — не слизеринец, и не стал бы топтать души других и идти по головам. Да, Гарри не идеален, но ведь он не тот, кто будет играть с чувствами. Так ведь?

С другой стороны, Гарри не знал, какие чувства испытывал к нему Драко, и Поттер едва ли мог заметить зарождающуюся влюбленность в серых глазах. Потому что Малфой изо всех сил старался казаться холодным и отстранённым. И теперь Драко об этом жалел. Возможно, если бы он рискнул и поцеловал Гарри на пустыре у Хогвартса, Поттер бы его сейчас искал.

А, может, и нет.

Но так или иначе, бесчисленные фантазии о гриффиндорце придавали сил, подпитывали энергией и не позволяли окончательно потонуть в смертельной скуке.

А ещё Драко воображал себе идеальную жизнь.