Мимоза

И когда они ушли, пересыпая причитания угрозами и без обиняков высказывая всё, что они думают о ней, этой несчастной неразумной матери, она обратилась к своему Богу. Их громкие «айио!» и «ай-айио!»* всё ещё звенели у неё в ушах, заглушая всё остальное и раздирая ей душу, ведь этими возгласами индийцы выражают самые разные, но одинаково пугающие чувства. Какое-то время Мимоза не могла выговорить ни слова. Наконец, снова обретя дар речи, она начала молиться о том, чтобы её пятый сынишка, всеми презираемый и никому не нужный, вырос сильным и красивым, чтобы все вокруг видели, как он прекрасен в глазах истинного Бога. Чем больше её будут пугать зловещими предостережениями, тем явственнее пусть будет его красота. Пусть все соседи и соседки будут вынуждены признать, что её Бог сильнее всех других богов, даже богов несчастий и бед — сильнее самого Сатурна, если тот действительно вернулся к ней в дом.

Она не стала давать малышу имени. Как можно было назвать такого сына? Все индийские имена обладают определёнными значениями, и тамил скорее изменит само слово, нежели станет употреблять его не по назначению. Женские имена должны кончаться на букву «л», мужские — на букву «н». Допустим, христианин хочет назвать своего ребёнка в честь скорбей матери Марии. Если рождается девочка, её называют Мариал; если мальчик — Мариан. С обычной индийской тщательностью в выборе нужного имени, Мимоза, не придумав ничего подходящего, решила подождать. Но когда позднее мы предложили назвать малыша Божьим Даром, она засветилась от радости. Это было то, что нужно!

* Айио, ай-айио — «увы!»; возгласы горя, отчаяния, укора.

Бог ответил на её молитву, и мальчик подрастал крепким и красивым. Он самостоятельно садился уже в шесть месяцев и ни разу не захворал даже на полчаса. Потом на их деревню напала корь, а для Индии корь — всё равно, что для нас ветряная оспа. Все четверо мальчиков заразились. Благословенный Четвёртый чуть не умер, а младший беспомощно лежал у неё на руках, исхудавший так, что от него остались лишь кожа да кости.

Вряд ли кому-то показалось бы странным, если бы в такой трудный час вера Мимозы ослабла и пошатнулась. Хотя к её мужу уже давно вернулось зрение и он пребывал в здравом рассудке, он не обращал никакого внимания на её беды, а на злосчастного пятого сына даже не глядел. У неё не было денег на лекарства, которые прописывал местный цирюльник, игравший в деревне роль всеобщего целителя. Ещё хуже было то, что ей не на что было купить хорошую, питательную еду для своих ребятишек, чтобы они смогли окрепнуть и справиться с болезнью. Час от часу они становились всё слабее и слабее. Мимоза вынуждена была оставаться с ними дома, и поэтому денег у неё было даже меньше, чем обычно.

Должно быть, в те трудные недели искушение оставить веру (которая, по всей видимости, не смогла уберечь её от несчастья) и обратиться к привычным путям её народа, было особенно сильным. Достаточно было посмотреть вокруг. Её побуждали ублажать бесов болезни и умилостивлять мстительного бога бед и неудач. «Только два-три кокоса и несколько венков! Неужели ей жаль такой малости ради того, чтобы вернуть здоровье бедным больным ребятишкам?» — осуждающе звенели голоса соседок. Они наперебой предлагали ей купить или сделать талисманы или амулеты. Вот например, безобидный и недорогой талисман: если поймать лягушку, засунуть её в мешочек, подвесить на шею ребёнку и дать ей там умереть, лягушка передаст свои уходящие силы больному малышу. Ну, по крайней мере, попробовать стоит! К тому же, среди жителей деревни было немало заклинателей и колдунов. Они умели возвращать людям здоровье. Мимоза ни на минуту в этом не сомневалась. Ни один человек, побывавший среди этих заклинателей, не усомнится в их силе. Помните, как «волхвы Египетские сделали то же своими чарами»*? В Книге, написанной на все времена, нет ни одного устаревшего, ненужного слова. Называйте эти таинственные силы как угодно — я имею в виду силы тех, кто предаёт себя злу, — но силы эти действительно существуют. Мимоза знала, куда идти за помощью и чего это будет ей стоить. Но она не пожелала платить такую цену, и на неё опять обрушился бессмысленный поток упрёков и причитаний.

— Вернись к богам своего народа, и все твои беды сразу прекратятся!

— Не бойся, глупая ты женщина, боги милостивы. Принеси положенные жертвы, и всё ещё может повернуться к лучшему!

— Что тебе мешает? Неужели ты не видишь, что дни твои — как поверхность моря, возмущённая ветром? Как волна за волной, находят на тебя несчастья; не успеет отхлынуть одна, как за ней сразу же обрушивается другая. Так всегда бывает с теми, кто презирает древних богов.

— Вспомни своего отца! Неужели ты лучше и мудрее его? Разве он когда-нибудь оставлял богов своего народа? Разве он не слышал чужеземные речи и не отвернулся от них с негодованием? Неужели ты считаешь себя умнее собственного отца?

Никому даже в голову придти не могло, что своими предсмертными словами её отец исповедал веру, до того момента почти не известную даже ему самому.